Он дернул головой, указав подбородком на тощее тело и коляску. Он ничего не сказал, но я ощутил, что он полыхает гневом и причина этого гнева – я. Я чувствовал это и раньше, но просто забыл, ведь с нашей последней встречи прошло много месяцев. Да в чем он меня винит? Он просто смотрел на меня и все так же не говорил ни слова.
Я хотел просто его навестить, посмотреть, где и как он живет, попросить его немного рассказать о своей жизни, возможно, даже о «новом опыте». Но сейчас я понимал, что должен сделать нечто совершенно иное: извиниться. Я никогда не извинялся перед больными, и мне не нравилась эта идея. Зачем? Я провел операцию прекрасно, как настоящий профессионал. Мое искусство могло дать ему шанс на нормальную жизнь – там, где другие врачи даже не стали бы пытаться. Я уже много раз говорил ему, как мне жаль, и один раз даже выдал что-то вроде: «Мы же оба молились, и все-таки это случилось», – надеясь, что он перестанет обвинять меня и займется этим вопросом с Богом. И тем не менее что-то мне подсказывало: я должен попросить у него прощения за то, что обрек его на инвалидную коляску. Я сделал все возможное, но это не изменяло того, что он мне доверился, – а я причинил ему боль.
Да, эта идея была мне не по душе. Зачем мне извиняться? Он не вправе этого требовать! Но тогда откуда эта неоспоримая уверенность, что он не двинется дальше, если не услышит этих слов от меня? Я сидел на диване – и вел тихую войну с самим собой. Я не был уверен, что смог бы произнести эти слова даже при желании. Гордость противилась – сострадание подталкивало в спину. Тишина начинала угнетать. А, ладно! Неважно, прав я или нет: я был готов смириться, если это поможет его исцелить. В конце концов, я сам все время повторял людям, что просьба о прощении – лучшая возможность достучаться до чужого сердца.
– Сэм… – я неловко кашлянул. – Поверьте, я очень сожалею о том, что с вами случилось…
Так, это я уже ему говорил. Теми же словами. У себя в кабинете, причем несколько раз.
– Я не хотел этого. Я даже не рассчитывал, что это случится. Ваш случай – один из самых болезненных в моей практике…
Я, я, я… Типичное врачебное извинение. Я говорил, как мне плохо от того, что он болен, – но так и не признавал за собой вины. Он кивнул и уставился в пустоту. Он все это слышал. Он не мог ни в чем меня обвинить. Меня оправдал бы любой суд. Но мы были не в зале суда. Он был болен, а я мог его исцелить. Но для этого я должен был сознаться в том, что виноват в его боли, пусть даже отчасти, – и, наверное, мне никогда еще не было так трудно. Ладно, будь что будет. Я должен рискнуть.
– Сэм, простите меня, – сказал я. – Я виноват перед вами. За операцию, сделавшую вас инвалидом. Вы мне доверились, а я вас подвел.
Я признавал свою вину и просил прощения у человека, которого сделал инвалидом.
Он изумленно обернулся, словно спрашивая: «Вы правда это сказали? Правда?»
И я как будто вынул из него какую-то заглушку. Он зарыдал и неуклюже пытался вытереть слезы, но просто не успевал.
– Лорна! – прокричал он сестре. – Лорна!
Я окаменел. Что случилось? Он рассердился? Что он будет делать? Звонить в полицию?
– Лорна! – крикнул он снова. – Захвати платок!
Она принесла платки и вытерла глаза брату. Сэм посмотрел на меня и кивнул. Он ждал.
– Я на вас не давлю, Сэм, – продолжил я. – Не хотите – не надо. Это не ради меня. И не для того, чтобы мне стало лучше. Но так вы сможете освободиться. Если вы злитесь на меня, обижаетесь, вините, это вредит и вашей душе, и вашему здоровью. Я хочу, чтобы вы отпустили все это и вылечились.
Я умолк и ждал, что он ответит. Моя голова походила на поле боя. Я привык помогать людям избавиться от обиды на других, но от обиды на меня – никогда. Я чувствовал себя обнаженным и беззащитным. Старые сомнения насчет операции хлынули обратно с прежней силой. Правильно ли я смешал клей? Может, я просто хотел покрасоваться перед другими врачами? Показать, как много я умею? Сэм каждый день страдал – а я радовался жизни. Да и сейчас – может, я хотел успокоить собственную вину? Да, я пришел не за этим – но я был бы в диком восторге, если бы он меня простил. Верно ли он меня поймет? Да и правду ли я ему сказал? А прежде – прежде, другим, я тоже говорил правду? Или меня вели какие-то тайные мотивы?
Я не знал. Но как бы там ни было, как бы неудобно я себя ни чувствовал, как бы сильно я ни рисковал, я хотел освободить его от злости и обиды. Я хотел исцелить его, и неважно как.
Сэм все еще плакал.
– Хотите, вместе пройдем через шаги прощения? – спросил я. – Хотите?
Он закашлялся, кивнул и ответил: – Да.
– Тогда повторяйте за мной, – сказал я. – Я прощаю доктору Леви…
– Я прощаю доктору Леви… – повторил он.
– То, что он сделал…
– То, что он сделал… – произнес он, точно эхо.
– Он причинил мне боль…
– Он причинил мне боль…
– Но я прощаю ему…
– Но я прощаю ему…
– Что вы мне прощаете, Сэм?
Он заколебался.
Господи, только не заставляй меня говорить это вместо него! Это слишком!
Но он молчал. Он не мог идти сам, без меня.
После неловкого молчания я наконец сказал: