Молчание неба(Избранное)

Он спустился по лестнице, не торопясь, все обдумывая и заранее взвешивая каждое слово.

6

В комнате тихо, темно: настольная лампа в виде смуглого азиатского божка — подарок знакомого моряка-капитана — прикрыта газетой. В приемнике жаркий зеленый глаз. Низкий, страстный голос певицы перебит сухим дикторским текстом: на земле где-то снова война, рвутся бомбы, горят селения, падают на землю убитые женщины, дети.

Павел слушает, но облик смерти он может представить себе только чисто профессионально: на больничной постели. Он ходит по комнате из угла в угол, заложив руки за спину; у него здесь своя необъявленная война, возможны и жертвы.

Лиза… Вот чего он боялся и что сбылось! После шока она впала в какое-то радужное забытье, в состояние эйфории, когда все безразлично и все хорошо, ничего не болит, и теперь только чудо могло бы вмешаться и спасти ее, вывести из нелепого, странного сна наяву. Лицо Лизы землистого, серого цвета, все черты заострились, она ко всему глубоко равнодушна: ей не хочется жить.

Павел ходит по кругу, — как лошадь на молотьбе, с завязанными глазами, — вспоминает опять и опять, проверяет весь ход операции, все ли правильно сделал? Где ошибка, может быть, в назначениях? Сколь заботлива и умела сиделка? Вчера среди ночи телефонным звонком он все-таки поднял с постели шефа. Тот примчался, огромный, седой, задыхающийся, все одобрил и подтвердил всю программу лечения, но, прощаясь, прикрыл глаза темными веками:

— Все бывает, сынок… Крепись!

Чем встряхнуть, пробудить Лизу?.. Как вернуть ей желание жить?

Павел кинулся к вешалке, взял пальто, одевался уже на площадке. Город в эти предутренние часы крепко спал: ни одно окно не светилось в бесчисленных многоэтажных домах Ломоносовского и Университетского проспектов и Фрунзенской набережной. Безлюдными, одинокими были улицы в синем снегу. И само это странное одиночество города ночью заставляло Павла идти все быстрее, бежать. Он выскочил из такси перед сквериком в клинике, подав деньги, не стал ждать сдачи, и уже повернулся к служебному входу, как увидел сидящего на скамейке угрюмого, сгорбленного Федотова.

Шел легкий снег, спина Федотова была вся залеплена хлопьями, шапка белой копной нависала на самые брови.

Увидев Павла, Федотов не шевельнулся, не переменил позы.

— Идемте со мною, Иван Степаныч, — сказал ему Павел. И тот послушно поднялся, пошел, не отряхиваясь, словно не замечая ни спящего города, ни врача, ни летящего снега.

— Вы что же, сидели здесь всю ночь? — спросил Горбов.

— А? — старик словно не понял. Но тут же ответил спокойно. — Да. А что же мне делать?..

Они вошли в холл. Дремавшая нянечка ужаснулась на Павла:

— Так рано? Ой, божечки, что же это такое?!.

Горбов зябко передернул плечами, скомандовал:

— Стакан крепкого чая Ивану Степанычу. Погорячее. А мне халат. Где дежурный?

Он шел коридорами, мимо спящих, тихих палат, озаренных космическим светом голубых ночников, мимо испуганно поднимающихся с кресел дежурных сестер, к изолятору, где лежала — дышала или нет? — совсем не похожая на ту, в черной шубке и белой шапке, истомленная смертью, погасшая Лиза.

Сиделка испуганно доложила:

— Живая… Я все делаю, как вы вчерась приказали! Физиологический раствор. Глюкозу. Камфару. Грелки к ногам.

Сухим, незнакомым себе самому, твердым голосом Павел выговорил ей за сквозняк.

— Если в качестве осложнения начнется еще пневмония, вы будете уволены без выходного пособия, это я вам обещаю! — пригрозил он женщине, уходя.

Потом они сели с Федотовым в кабинете. Павел комкал платок, напряженно раздумывая, курил, то и дело, вставая, пил воду.

— В таком положении лекарства бессильны, — сказал он, наконец. — У нее нет воли к жизни.

Красные, опухшие глаза старика смотрели куда-то в глубь себя.

— Я не знаю, что делать, — беспомощно сказал он.

Вдруг Павел встал с кресла, взволнованно заходил.

— Простите, Иван Степанович, вы не знаете, где ее этот мальчик?

— Мальчик? — Федотов не сразу, по-видимому, понял.

— Да. Как же, помните, на бульваре? Вы, конечно, не узнали меня, но я-то и вас и Лизу знаю. Вы остались сидеть на скамейке с собачкой, а Лиза ушла.

— A-а, да. Помню, помню! Это с вами, значит, я разговаривал о грачах?

— Да, со мной.

— Вон что!

— Ну, так где сейчас ее, этот… возлюбленный? Может быть, он придет?

Старик сразу замкнулся, защелкнулся, как старинный, с секретом, замок.

Долго думал. Молчал. Потом жестко ответил:

— Нет. Она поссорилась с этим человеком. Даже имя его не произносится в доме.

— Надо их помирить!

— Не думаю, что моей дочери будет полезна эта встреча!

Павел быстро ходил из угла в угол.

— А по-моему, именно здесь и зарыта собака… Да, да, истина именно здесь! — сказал он. — Кстати, кто он? Как его разыскать?