Мокрая вода

Такое героическое название, а на самом деле – болты нарезать из прута на полуавтомате.

Немецком, ещё трофейном. Кое-где краска тёмно-зелёная сохранилась и табличка завода-изготовителя. Очень длинное название, запоминал долго, думал – в жизни не забудет, ан вот – видишь: на шконке как-то измучился, извертелся ночью на пупе, а вспомнить так и не смог. Чуждое слово, не улеглось в память.

– Сколько же на нём всего нарезали, на станке этом? Металла извели? – думал иногда Митяй.

Спать ляжет, глаза прикроет, а гайки в ящик металлический падают. Считать начнёт, да так и засыпает на втором десятке.

Митяй быстро наловчился, норму стал выполнять и успевал в домино с мужиками в обед постучать. Но – перевыполнять норму мужики отсоветовали – расценки срежут. Ни к чему это, вечные догонялки. А посерединке – в самый раз!

Стал Митяй зарабатывать неплохо, деньги домой приносить. Костюм купили с мамой, красивый, дорогой. Долго она ходила, высматривала, а уж потом вместе пошли, примерили – что надо! Мама же всё про него знает!

Туфли-корочки в коробке картонной, лежали в шкафу, каждая в отдельном, сером мешочке. Фирма! Но не любил он наряжаться, не привык. Как и дни своего рождения избегал отмечать. Словно осознавал, что не надо ему было родиться, да ещё в таком месте неприспособленном – в метрополитене.

Вроде бы всё складывалось неплохо. Только вот изводила тоской такая пресная жизнь и была Митяю не в радость. Двигался он по ней, как полуавтомат револьверный на малой передаче, а нутро другого требовало – огня, приключений! Романтики!

Глянет на свои руки – неопрятные, заусенцы грубые, траур под ногтями несмываемый, как ты их ни скобли, а всё равно видно – работяга. Он стеснялся своих рук, лишний раз не показывал.

На майские праздники Митяй поехал с корешами на речку. На электричке, потом пешком. Жратвы набрали, водяры – залейся, пивка.

Одно радовало – назад нести не придётся!

Костёрчик запалили. Разговоры, споры – ни о чём. Пивком залились, как междугородний автобус – солярой. Невдалеке какой-то хмырь тёлку молоденькую тискал – проверял, хорошо ли она накачана, упруга ли? Потом ушли они в лес. А Митяй на спор чёрную «Волгу» угнал, так – для потехи. По дачному посёлку поездили.

Чисто, аккуратно, не газовали. Вернулись назад, а тут уже – менты!

И как он ни доказывал, что не было корысти в его действиях, – и назад вернулся, и добровольно сдался. Ещё и выпивку присобачили – езда без прав, в нетрезвом состоянии нестояния.

И рецидив припомнили – судимость первую.

А мужик тот оказался каким-то начальником, шишкой местного розлива. Озлобился донельзя, принципиалку погнал! И слышать ничего не хочет. Мстит, потому что и дома у него скандал, и кралю уже другой тискает.

И пошёл Митяй по этапу – в Главный Российский Университет – тюрягу, аж на девять лет, без скидок и амнистий… «Путём поглощения менее отягчающих, более отягчающими». Статьями приговора, имелось в виду при оглашении.

На том детство и юность резко закончились. Дверца в клетке – захлопнулась громко и надолго.

В мир блатной не совался. Усвоил общие понятия, но в высший круг не стремился. Чужаком себя ощущал, а не хранителем выработанных до него законов этого страшного, незнакомого мира подлых перевёртышей, которые морочили головы пацанам пустой романтикой, мнимым братством, взаимовыручкой.

Изредка посещали небогатые воспоминания. Приходили вместе с толстомясой Зиночкой, такой недосягаемой и желанной во сне. Рассаживались на шконке и терзали память, – словно рана покрылась первой корочкой, а ты её разом и оторвал, вместе с бинтом присохшим. Кровянится она и долго не заживает. Потом шрам на этом месте.

Адрес старый у него был, и он решился написать ей о своих «чувствах.

Ответа не получил.

Мама приезжала. Привозила «кабанчиков», передачки, значит.

Однажды приехала с Маринкой, соседской дочкой – худющей до прозрачности, тихой скромницей. Потом та стала одна приезжать. Обвенчались в храме тюремном, выстроенном и расписанном лубком кособоким – зеками, впавшими в православие от полного безверия, никчёмности и повседневной скуки.

– Ну, что ты во мне нашла? – допытывался Митяй, засыпая на кровати в комнате свиданок, отплывая после соития в сладкое забытьё.

– Глупенький, – прижималась к нему Маринка, – ты даже сам не знаешь – какой ты хороший, и справедливый, и – сильный, и страдаешь из-за этого! – Чмокала его в синюю наколку на бугристом плече.

Была любовь – не была любовь? Да нет её, чё вы гоните, фраера – алё! Отвечайте за базар, кто вас за язык-то тянет! Инстинкты и продолжение рода! И не надо пузыри пускать людям в глаза! Расслаблять их по жизни сказочками для слабеньких и слезливеньких.

Забеременела Маринка, глупая баба! Жалел её. Сын родился, назвали Родионом. Маринка настояла. Родион Метронович – как в Греции получилось сочетание! Иностранно звучит, но отчасти по-православному.

– Нормально! – решил Митяй. – Девкам-то куда как сложней в этой жизни! Тока бы шпаной не вырос, как я, – хватит одного в семье, нашпанился за всю родню!

Мама так была рада! Посветлела, преобразилась на глазах.