Мокрая вода

А если всё-таки не получается, выдать этим «санитарам метро» дудочки: пусть играют и уводят в самые дальние, заброшенные галереи самых твердолобых и не желающих перемениться. Пусть они там посидят в темноте, подумают. Как одумаются – выводить обратно. И теперь они, как вновь обращённые и приобщённые к братству приличных пассажиров, станут истово других переубеждать на своем примере и опыте. Изменится вокруг обстановка, погибнут бациллы злобы и ненависти, и возвестят всевозможные СМИ:

– Уважаемые москвичи, спите спокойно, добрые горожане, передвигайтесь по городу радостно, миновала нас злая туча, чёрная и горькая!

Эх-х-х! Мечты! «Блажен, кто верует – тепло ему на свете»!

В метро ненароком можно встретить знаменитостей.

На переходе «Тургеневская» – «Чистые пруды» поднимаюсь на эскалаторе. Только ступил с него – на встречном Игорь Губерман. Перехожу туда, еду вниз, рядом с ним:

– Это ведь вы – «гарики» придумали?

– Да! – спокойно отвечает на моё удивление, человек умный.

– Когда служил срочную, мне друзья передавали ваши стихи. Потом писарь штабной, Гриня, размножал на ксероксе, потихоньку от начальства. Много лет спустя, встречаю Гриню в аэропорту. Он, оказывается, давно в Америке. Пошли в буфет, приняли под кофе по соточке, и говорит мне Гриня:

– А мы же с тобой, Боб, так могли залететь! С «гариками»!

– В каком же это было году? – интересуется Губерман.

– В семьдесят восьмом, в ПрибВО.

Задумался он ненадолго.

– Да! Могли бы схлопотать срок. Удивительная, знаете, история! Вот что: – у меня завтра концерт в ЦДЛ – приходите!

Простились, и я опять на эскалатор – вверх поехал, под впечатлением!

Конечно, сходил. Послушал, как автор читает свои «гарики». Он придумал, как одолеть одиночество – иронизировать самому над собой, – «гениальным» и «совершенным». А получается – над всеми, но не зло, с юмором, а это – труднее всего.

И автограф мне подарил в книжку записную – «Будьте счастливы»!

Постараюсь, Игорь Миронович!

* * *

И опять вагон.

Кокетливая, фетровая шляпка. Платье с блёстками. Красные сапожки, с «мятыми» голенищами, словно трусики с неё съехали и застряли на щиколотках. Листик кленовый на каблук-гвоздик пришпилен, а она не замечает. Лицо усталое, отрешённое.

Явно приезжая. Возвращается с «праздника жизни». И опять – впустую, если на метро. «Спонсор» отчалил на дорогом авто – с другой. А возвращаться «у хату», куда-нибудь на «ридну батькивщину» – уже не глянется! Лучше здесь поискать своё счастье, а метро – это пока! Потерплю!

Девица в сандалиях, яркий педикюр, как ягоды брусники на истоптанном, запятнанном лишаями жвачки полу. Достала зеркальце, смотрится, гримасничает. Соседка кивает на зеркальце:

– Увеличивает или уменьшает?

– Не врёт!

Смеются обе. Молодые, белозубые, не разочаровавшиеся ещё в жизни, в зеркалах. Юноша в трудно-управляемом, прыщавом возрасте, в одной руке большая, белая роза, в другой мобилка, ошалел, оглох, слюнку пустил по краю губы, как у собаки Павлова при виде миски с едой. Летит на свиданку – кавалер!

Две габаритные тётки. Одна показывает глазами на сидящих мужиков:

– Счас выйдут, – присядем.

– Да они нас с тобой «переедут»! – отвечает ей, другая.

Первая выходит. Вторая стоит, всем мешает, много её. Задастая, грудь подоконником подпирает под горло. Обстоятельства сложились так, что она должна самостоятельно обеспечивать семью, себя, бороться за жизнь и существование. И она превратилась в неприступную башню: круглая, устойчивая. Талия стала шире, шаг уверенней, твёрже.

Мучилась, рожала, исходила, истекала любовью, как дерево соком по весне. Вырастила и зачем ей теперь грудь и попа в пять центнеров, как чемодан без ручки.

Жизнь – бесконечна, а счастье так коротко, что, кажется, и не было его.

Что она может изменить в этой «данности»? Бессильна она, и вновь уже не сможет родить, её забег кончился! Вода – мокрая!

Вся жизнь женщины – героическая борьба с природой. Мать! А кому и – Мачеха! Успех переменный, скорее иллюзия. Терпение и воля. И неустанный труд. И трепетно верит она самому незатейливому комплименту, рекламе щёточек каких-нибудь, которые отчего-то увеличивают объём ресниц – в три раза, вопреки закону сохранения вещества!

Но терзают её сомнения между двумя началами – жарким Солнцем любви, которому она поклоняется, и холодной природой Луны, которой она подчиняется. Вечная раздвоенность, перетекающая от жара к холоду, от мрака – к свету.

* * *

День, как день – обычный. И вдруг – я не мог ошибиться! Это она!

Впрыгнул в полный вагон, стараясь рассмотреть наверняка. Пожилой мужчина читал «Спорт-экспресс». Упёрся, как кость в горле, растопырился специально – для скандала: такой вот армрестлинг на локотках.

Дёрнулся я в ту сторону вагона – без толку. Где она?

– «Осторожно, двери закрываются».

Доехал до «Театральной».

– Точно – она. Её – места́ – заповедные.

Выскакиваю следом. Идёт, не спеша, бёдрами покачивает. Включились все мои рецепторы-анализаторы: зелёные лампочки – подмигивают, красные – горят! Алярм! Тревога! Свистать всех наверх!

Даже жарко стало от волнения.