Мокрая вода

– Нет. Хотя вечер получился длинный.

Они подъехали к тёмному дому на Соколиной горке. Внизу шумела Русаковская улица, выплывала к Площади Трёх вокзалов, несла на своей спине к лукоморьям перронов путешествующий народ.

Боб расплатился. Подошли к дверям. Он стал нажимать кнопки кода, они вскрикивали коротко.

– Кто ты? – спросила она.

– Не знаю. Можешь ли ты ответить на этот вопрос? Тогда я попытаюсь сделать то же самое.

– Я женщина своего времени.

– Я заметил ещё вчера. Мы – современники.

Боб раскрыл двери, предлагая Нине войти в тихий, чистый подьезд.

Лифт застучал, заторопился, словно соскучился, но задремал, пропустил момент прихода долгожданных гостей.

Как близко её глаза в этом старом лифте на двоих.

– Время течёт в тебе, – сказал Боб. – Постоянно. Твои маленькие часы. Они – только твои. И Луна их заводит, эти маленькие ходики. – Он приложил ухо к её груди, к прохладной ткани пальто. – Слышишь? Я слышу!

– А я слышу, как твои слова гулко отдаются во мне. Я знаю, о чём ты молчишь.

– Они стучат в твоё сердце?

– Да, и будоражат воображение.

– Набатом?

– Как колокол. Бо-о-б-б, а если бы не было Луны?

– Солнце стремительно всходило бы на западе. Земля вращалась бы в другую сторону. Сутки длились бы четыре часа, спали бы по два часа, и в глазах рябило бы от Солнца, мелькающего с бешеной скоростью на небосклоне. Так и было, пока в Землю не врезалось небесное тело размером с Марс.

– А ты?

– Я обычное тело. Я на берегу, любуюсь рекой, смотрю на светлую гладь воды, вижу там своё отраженье. Пытаюсь его прочесть и понять. Небо высоко, я жду – что ещё принесёт вода, и ловлю звёзды, планеты. Они выскальзывают сквозь ячеи, нарушается прежняя гармония, идут круги по воде, рождая новую гармонию. Мговенную, неповторимую, вызывающую восторг. И так – бесконечно.

– И ты проверяешь тенета?

– Да. На них вчера зазвенел весёлый, звонкий колокольчик. Пробудил меня от созерцания, от зимнего обморока долгого ожидания, и теперь я думаю.

– О чём?

– О том, как вращался, сужая круги, тяготел, стремился к тебе, ускоряясь, попадая в пылевые туманности, уворачиваясь от камней, летящих на бешеной скорости, пока не врезался в твою планету! Я думаю о нас. Мы теперь вращаемся по-другому.

– О нас? Ты сказал – о нас? – переспросила Нина.

И смотрела на него.

– Да, о нас.

Лифт прогремел дверьми, словно опустился мост на цепях, а впереди – зелёный луг, радость, и надо только перейти по мосту через ров, зияющий водой и острым дрекольем внизу.

Боб достал ключи. Повернулся к Нине. Притянул её за плечи и легко поцеловал. Она потянулась навстречу, обняла его за шею, закрыла глаза. Мягкая податливость губ. Он прижал её к себе. Долгий поцелуй.

Они раздевали друг друга в темноте. Волнуясь, торопясь, но и удлиняя, отодвигая заветное.

– Кто там вошкается? – строго спросили из-за двери комнаты слегка надтреснутым голосом.

Нина вздрогнула, отпрянула от Боба.

– Мы не одни? – Прикрыла грудь руками крест-накрест, словно обороняясь от неведомой опасности.

– Кавалер Эдичка! Весёлый попугаище! Эдичка, умница, славный парень.

– Пр-р-рекратить! Жополизы и подхалимы! – запричитал из комнаты гортанный голос.

Нина засмеялась. Несколько минут её просто трясло от смеха – лёгкая истерика.

– Пойдём, – Боб взял её за руку, увёл в дальнюю комнату. – Прости, забыл про него, не предупредил.

– Сволочи, предали! – чётко сказал Эдик.

Но они уже не слышали его слов, снимая остатки последних покровов!

Светилось лунным сиянием тело. Грудь – круглая, небольшая. Тёмно-коричневые соски – созревшей ягодой. И нет слов – только руки скользят, летают, помогают запомнить, ведут и ведают. Ваяют образ, как если бы мяли глину, пластилин, лунный мрамор. Одно мгновение и неразъединимые объятья.

Широкая тахта.

Руки переплелись и не мешают теперь друг другу, едины, как и они сами.

Нулевая точка, они вошли в параллельность другого мира, и время начало новый отсчёт, и всё, что было до этого, стало второстепенным, неважным.

Лунная дорожка между неплотно задёрнутыми шторами.

– Спи, хорошая моя. Ты – моя хорошая! И я буду спать. Обниму тебя покрепче, чтобы ночью тёмной не унесли тебя умные и коварные серые волки. И ты будешь со мной много дней. Ночей. Лет, – бормотал Боб, засыпая, едва прикасаясь губами к её щеке, – и минут, и секунд, и наносекунд…

Его дыхание стало ровным.

Она утвердительно кивнула, прошептала в висок горячо:

– И ты спи, радость моя. Возродись вместе с солнышком, сильным, уверенным, как в начале пути.

Эхо зазвенело в нём. Он улыбнулся и окончательно рухнул в сон.

* * *

И они поплыли по реке сна, волнистой от плавных перекатов. Как единое целое, спелёнутое в общую усталость. Можно ли устать от любви? Высокое напряжение опустошило их, сменилось штилем, и была эта усталость лёгкой, осязаемой только взглядом и мыслью, как парашютик спелого семени, унесённого в полёт солнечной энергией, радостным порывом.

Спали двое. Мужчина и женщина, ещё вчера ничего не знавшие друг о друге.