Моё солнечное наваждение

На синющие глаза накатили огромные слёзы. Насколько же одинокой, несчастной росла девочка, если готова простить насильника, попытаться доказать его невиновность в благодарность за дружбу, поддержку, когда-то протянутую руку.

— Если тебе будет нужна помощь, обращайся. — Грегор мягко подчеркнул «тебе», отсекая Ярину — наследницу Дмитрия Глубокого, одноклассницу и подругу детства сына — от возможных трудностей её семьи. Коснулся кисти руки, заменив лёгким движением объятия, и пошёл в сторону Германа.

— В случае если девочке понадобится помощь психотерапевта — непременно сообщите, есть хороший специалист, попасть к нему — почти нерешаемая задача. Координаты вам передадут. — Он коротко кивнул и отправился к кортежу.

— Теперь домой? — Герман наконец смог подойти к тихо плачущей Ярине.

Он вдруг вспомнил мюзикл в конце девятого класса Ярины — Нина настояла на его присутствии. Пафосный актовый зал, сцена, напичканная оборудованием под стать Большому театру, артисты в подростковых прыщах и сценических костюмах. Что они ставили? Белоснежку? Золушку? Красавицу и Чудовище? Вспомнил Ярину, стоявшую в стороне от основной массы одноклассников, рядом с белобрысым мальчишкой ниже её на голову, с брекетами и в нелепом парике.

Трудно тебе, девочка, страшно в очередной раз прощаться с детством? В этот раз навсегда.

Герман быстро принял душ. Бесконечный день и бездонная ночь, кажется, подходили к концу. Можно, наконец, расслабиться, лечь спать. Они дома. Он в своей спальне, с видом на бесконечно движущийся, светящийся город. Она — в своей.

Не спалось. Герман очертил круг по безумным квадратным метрам, прошёлся по «большой гостиной», «малой», потоптался у холодильника, любуясь на стерильно пустые полки. Два йогурта и минеральная вода потерялись в необъятной утробе. Подошёл к двери спальни Ярины… Тихо. Спит? Два тихих, больше похожих на скулёж всхлипа, были ответом Герману.

Он открыл дверь, Ярина согнувшись, сидела на краю безразмерной кровати, прижав коленки к груди, став вдруг ещё меньше. Всё в том же платье. Вырез на спине демонстрировал выпирающие позвонки, рёбра, две царапины, успевшие потемнеть.

— Ты не принимала душ? — задал он вопрос, на который знал ответ. — Сделать тебе ванну?

— Нет. — Ярина покачала головой, не отводя невозможно синего взгляда. Убийственного. Раздирающего на клочки душу, сердце, мысли.

— Пойдём, я обработаю… царапины. — Напоминать о произошедшем не хотелось, следы не требовали вмешательства. Необходим был предлог, чтобы Ярина скинула оцепенение, приняла душ, смыла с тела воспоминания.

Ярина кивнула, встала, чуть покачиваясь, и пошла в ванную комнату — дверь была тут же, в спальне. Светлый глянцевый кафель, череда светодиодов, белоснежная ванна, такая же раковина. Зеркала, зеркала, зеркала вокруг, отражающие стоявшую в центре девушку и мужчину за её спиной.

Девушка совсем невысокая, без обуви она казалась ещё ниже, в провокационном платье, так идущем цветом к глазам, а кроем — соблазнительной фигуре. Он открывал плечи, руки, демонстрировал ключицы. Концы тонких тесёмок на шее, завязанные на бантик, простой чёртов бантик, так и просились дёрнуть — развязать и скинуть прочь преграду целомудрия.

Мужчина значительно старше, на четырнадцать лет, а учитывая её девятнадцать — на целую сознательную жизнь. С коротким ёжиком густых, тёмно-русых волос, с серыми глазами, щетиной. Типичная европейская внешность. Чуть выше и шире в плечах своих сверстников, в отличной физической форме — спасибо генетике и спорту. С руками забитыми татуировками от запястий до плеч.

Герман нагнулся, достал аптечку из напольного ящика — та находилась именно там, где когда-то оставил дизайнер, — внимательно, медленно рассмотрел содержимое, приглядывая краем глаза за Яриной.

— Всё-таки сначала душ? — предложил он ещё раз и заверил:. — Я выйду.

— Ты плохо обо мне думаешь? Думал? — вдруг спросила Ярина.

Герман оцепенел. Впрочем, ожидаемый вопрос. Говорят, именно такими — плохими, грязными, виноватыми, — чувствуют себя жертвы насилия. Он не слишком разбирался в женской психологии, но некоторые истины вбиваются в голову помимо воли.

— Ты считал, что я… не только дружу с Елисеем? — Ярина резко развернулась к Герману лицом, впилась взглядом, не позволяя отвести глаза.

— Ярина, то, что другие люди думают и говорят о тебе, характеризует их, а не тебя. Ты понимаешь это?

— Ты не «другие». — Она вскинула подбородок, свела брови, отчего стала выглядеть младше.

Мать твою! За что? За какие грехи он полюбил эту девушку? Где он успел нагрешить, что сейчас его раздирали настолько противоречивые чувства, заставляя мысли биться раненой птицей, колотиться в виски. Внутренне орать во всю мощь, тогда как внешне Герман продолжал спокойно смотреть в синие глаза, выражая минимум эмоций.

— Я бы хотела всё для тебя сделать, — выдохнула Ярина и подчеркнула: — Всё.

Надо было родиться слепоглухим ослом, чтобы не понять смысла этого «всё».