Моя жизнь. Записки суфражистки

То было весьма тягостное ожидание, эти семь парламентских дней, потому что мы не могли знать, что происходит за стенами тюрьмы и что говорят в Палате Общин. Мы ничего не могли знать о протестах и заявлениях, как из рога изобилия посыпавшихся по поводу нас из Оксфордского и Кембриджского университетов, от членов ученых обществ и выдающихся представителей различных профессий не только Англии, но и всех европейских стран, Соединенных Штатов, Канады и даже Индии. Международное обращение, требующее обращения с нами, как с политическими заключенными, было подписано такими известными лицами, как профессор Павел Милюков, лидер конституционных демократов в Думе, синьор Энрико Фирри, член итальянской палаты депутатов, Эдуард Бернштейн, депутат Германского Рейхстага, Георг Брандес, Эдуард Вестермарк, госпожа Кюри, Эллен Кей, Морис Метерлинк и многие другие. Сильнейшее возмущение было высказано в Палате Общин, причем Кейр Харди и Джордж Лэнсбери стали во главе тех, кто требовал пересмотра в сторону смягчения нашего приговора и немедленного перемещения в первый разряд. Было оказано столь сильное давление, что уже спустя несколько дней министр внутренних дел заявил, что признает своим долгом безотлагательно ознакомиться с обстоятельствами дела. Он объяснил, что заключенные не всегда принуждаются носить тюремную одежду, в конце концов, еще до истечения семи парламентских дней, нас троих перевели в первый разряд. Мистрисс Лоуренс предоставили камеру, которую занимал раньше Джэмсон, а меня поместили рядом с ней. Мистер Лоуренс был также хорошо устроен в Брикстонской тюрьме. Мы все получили право обставить наши камеры удобными креслами, столами, собственным постельным бельем и полотенцами и т. п. Мы получали обеды со стороны, носили собственную одежду и располагали всеми нужными нам книгами, газетами и письменными принадлежностями. Нам дозволили писать или получать письма и видеться с друзьями только раз в две недели. И все же мы отстояли свое требование, чтобы суфражистки признавались политическими преступниками.

Мы добились этого, но, как оказалось, только для нас самих. Когда мы осведомились, все ли наши женщины переведены теперь в первый разряд, мы получили ответ, что распоряжение о переводе относилось только к Лоуренсам и ко мне. Нечего говорить, что мы немедленно отказались принять это несправедливое преимущество и, исчерпав все бывшие в нашем распоряжении способы побудить министра внутренних дел распространить на остальных узниц-суфражисток полученные нами льготы, мы прибегли в знак протеста к голодовке. Весть об этом быстро облетела Холлоуэй и каким-то таинственным путем проникла в Брикстон, Эйлсбери и Уинсон-Грин, – и сразу все заключенные суфражистки последовали нашему примеру. Правительству пришлось иметь сразу дело с 80 с лишним голодающих и, как прежде, располагало лишь аргументом силы, т. е. могло пустить в ход лишь отвратительное и жестокое искусственное кормление. Холлоуэй сделался местом ужаса и пыток. Удручающие сцены насилия происходили почти ежечасно, так как врачи переходили из камеры в камеру, чтобы исполнять свои возмутительные обязанности. Один из них делал свое дело с такой грубостью, что одно его появление вызывало крики ужаса и тоски. До самой смерти не забуду я страдания, испытанные мной в эти дни, когда эти крики звучали в моих ушах. Одна из заключенных в припадке ужаса бросилась с галереи, на которую выходила дверь ее камеры. В своем падении она была остановлена проволочной сеткой, протянутой восемью футами ниже, иначе она неизбежно разбилась бы насмерть; но и теперь она получила ужасные повреждения.

Массовая голодовка заставила содрогнуться всю Англию, и ежедневно министров терзали в Палате запросами по поводу нее. Возмущение достигло крайнего напряжения на третий или четвертый день стачки, когда в Палате Общин разыгрались бурные сцены. Министра внутренних дел Эллиса Гриффиса закидали вопросами об условиях, в каких производится насильственное питание, и вслед за тем один из депутатов-суфражистов обратился к самому премьеру с трогательным призывом приказать освободить всех узниц. Асквит, принужденный против воли принять участие в прениях, поднялся с места и заявил, что считает неуместным вмешиваться в распоряжения своего коллеги, мистера Маккенна, и добавил со своей приятной, живой манерой: «Должен указать, что среди заключенных нет ни одного лица, которое не могло бы сегодня же выйти из тюрьмы, дав обязательство, требуемое министром внутренних дел». Тут имелось в виду обязательство не участвовать впредь в милитантских выступлениях.

Немедленно вскочил Джордж Лэнсбери и воскликнул: «Вы прекрасно знаете, что они не могут! Совершенно недостойно первого министра Англии делать такое заявление».