Моя жизнь. Том II

Уже 14 апреля Герман Леви прибыл в Байройт и поселился в Ванфриде. Вагнер принял его как самого дорогого друга. А 31 мая композитор начал работать над инструментовкой второго акта «Парсифаля».

Здесь нам придется еще раз обратиться к болезненной теме антисемитизма Вагнера. Итак, мы уже говорили, что прекрасный дирижер еврейской национальности Герман Леви жил непосредственно в доме Вагнера на правах друга семьи. Довольно странный поступок для «патологического антисемита», каким часто рисуют Вагнера. Но этого мало. 28 июня Вагнер получил грязный анонимный донос, в котором сообщалось, что у Леви якобы роман с Козимой; в этом пасквиле также советовали Вагнеру «соблюсти чистоту его произведения» и не позволять дирижировать на премьере еврею. Сам факт получения подобного доноса (автора его так и не удалось найти) уже говорит о том, в какой среде жил композитор[727], насколько все общество того времени было отравлено ядом антисемитизма.

Что же предпринял в такой ситуации «антисемит» Вагнер? Он откровенно показал клеветнический пасквиль самому Леви, давая ему тем самым понять, что, во-первых, не верит ни одному слову, а во-вторых, считает, что национальность дирижера не имеет для него ровно никакого значения. Но Леви не оценил откровенность Вагнера, посчитал себя оскорбленным и на следующий же день уехал в Бамберг. Вагнер послал ему вдогонку отчаянное письмо: «Ради Бога, поворачивайте назад и давайте же, наконец, узнаем друг друга как следует! Пусть Ваша вера не станет меньше, а к ней добавится мужество! Может быть, в Вашей жизни произойдет большая перемена, но в любом случае – Вы мой дирижер “Парсифаля”!»[728]

Леви сменил гнев на милость и 2 июля возвратился в Байройт. Вся описанная ситуация была бы просто невозможна от начала до конца, если бы Вагнер действительно был идейным антисемитом. Но он сам опровергает подобные инсинуации в письме, опять же, к еврею по происхождению Ангело Нойману (Neumann; 1838–1910), берлинскому театральному директору и антрепренеру, активному пропагандисту вагнеровской музыки, в особенности «Кольца нибелунга». (Благодаря его стараниям «Кольцо» было поставлено не только в Германии, но и в Австрии, Чехии, Бельгии, Голландии, Италии, России: гастроли труппы Ноймана в Санкт-Петербурге прошли в 1889 году.) Итак, Вагнер писал: «Я совершенно далек от антисемитского движения: ближайшая моя статья в “Байройтских листках” объявит об этом настолько прямо, что остроумцам невозможно будет связать даже мое имя с этим движением!»[729]

К сожалению, несмотря ни на что, «остроумцы» продолжают до сих пор ставить знак равенства между именем Вагнера и понятием «антисемитизм», хотя сам же Вагнер своим глубоко гуманистическим творчеством давно уже поставил точку в данном вопросе[730].

С возвращением Леви в Байройт репетиции «Парсифаля» возобновились и активно шли все лето. Одновременно Вагнер со всей страстью отдавался художественному воплощению спектакля вместе с Павлом Жуковским, поселившимся в Байройте всего в нескольких минутах ходьбы от Ванфрида. Тогда-то художник и прочувствовал на себе в полной мере непростой характер Вагнера, который вникал во все, в каждую мелочь, и часто бывал недоволен достигнутым результатом. Он требовал идеала, причем сразу, без ошибок и проволочек. Если нарисованная Жуковским декорация или даже малейшая деталь ее, такая, например, как ларец для хранения Святого Грааля, по какой-либо причине не устраивали композитора, то он мог устроить декоратору настоящий скандал, совершенно упуская из виду, что Жуковский работал на Вагнера бесплатно, исключительно повинуясь душевному порыву. Часто Жуковский, впадая в отчаяние, был готов уже бросить все и уехать из Байройта, но, услышав на следующий день колдовские звуки вагнеровской музыки, снова забывал свои обиды, понимал перфекционизм Вагнера и прощал ему его несдержанный нрав. При этом художнику приходилось все больше и больше залезать в долги, но мир «Парсифаля» уже не отпускал его…

Осенью, с наступлением сырости и холодов, Вагнер с семьей и несколькими близкими друзьями решил вновь отправиться в Италию, где планировал, как и в прошлом году, пробыть до весны. 1 ноября он выехал в направлении Неаполя, но на этот раз целью его путешествия был Палермо, где Вагнер остановился в гостинице под названием Hotel des Palmes. Здесь день за днем он продолжал скрупулезно работать над третьим актом «Парсифаля», уже не отвлекаясь ни на репетиции, ни на подготовку декораций (хотя Жуковский, конечно же, тоже поехал в Палермо вслед за Вагнером). У Вагнера все чаще случались непродолжительные сердечные приступы, но он не обращал на собственное здоровье никакого внимания, твердо веря, что благоприятный итальянский климат и на этот раз поможет ему победить болезнь.

19

И вот 13 января 1882 года партитура «Парсифаля» была завершена!