Моя жизнь. Том II

Вместе с тем в процессе развития взаимоотношений Ницше и Вагнера со временем их роли поменялись. Ницше осознал собственную значимость и почувствовал себя на равных с былым кумиром, если вообще не выше его. Теперь ему стало необходимо, чтобы и сам кумир начал восхищаться им; по крайней мере, встал бы на его точку зрения по ключевым вопросам философии. А Вагнер вместо этого, как казалось Ницше, все дальше отходил в совершенно противоположную сторону. Со своей стороны и сам Вагнер не собирался ни на йоту отступать от собственных выстраданных взглядов. Вот в этом они были действительно похожи – ни тот, ни другой не терпели ни малейшего несогласия со своими принципами. Тогда-то и наступил настоящий кризис, обострившийся полным отходом Ницше от философии Шопенгауэра, которая в свое время сблизила двух друзей.

Повторимся: Ницше во многом шел по пути, по которому Вагнер давно прошел сам и с которого уже свернул. Ницше фатально ошибался, считая, что Вагнер предал его идеалы, – композитор «переболел ими в значительно более легкой форме» и отошел от них задолго до знакомства с философом. Не будем же забывать их значительную разницу в возрасте – Ницше действительно представал перед Вагнером воплощением идеалов его молодости. Увлечение Шопенгауэром, начавшееся у Вагнера еще во второй половине 1850-х годов, лишь добавляло иллюзию духовного родства. При этом излишняя эмоциональность самого Вагнера была доведена в Ницше до предела. В какой-то степени его можно даже назвать карикатурой на Вагнера.

Сам Ницше в свое время преклонялся не перед живым человеком, а перед образом, который создал в своем воображении (что было свойственно в свое время и Людвигу II; пожалуй, только Лист объективно оценивал человеческие качества своего друга). Но чем больше он узнавал Вагнера, тем яснее убеждался в несоответствии этого образа оригиналу. Его экзальтированная бескомпромиссная натура не могла смириться с подобным «обманом». А, следовательно, разрыв – причем окончательный и бесповоротный – был неизбежен.

По возвращении в Байройт в начале 1873 года Вагнер вновь столкнулся с трудностями материального характера. Взносов «патронатных обществ», несмотря на, казалось бы, огромный размах их деятельности, оказалось явно недостаточно. Дело в том, что далеко не все члены «Вагнер-ферейнов» действительно платили взносы в фонд Байройта. Многие вступали в общества под влиянием моды или сиюминутного порыва, а как дело доходило до того, чтобы раскошеливаться, уходили в тень. Реальные поступления в кассу «байройтского дела» были весьма далеки от ожидаемых. В итоге дальнейшее строительство театра находилось под угрозой. Как бы это ни было мучительно, но Вагнеру пришлось на время отказаться от приятных хлопот по устройству своего театра и всецело погрузиться в рутину организации собственных концертов в крупных городах Германии, чтобы доход от них смог покрыть финансовый дефицит. Тогда-то, во время изнурительного концертного турне 1873 года, у Вагнера начали появляться первые признаки заболевания сердца…

Правда, настоящим светлым пятном в те полные забот и тревог дни стало празднование в Байройте 60-летнего юбилея Вагнера, устроенного его женой и друзьями. В празднике принимал участие едва ли не весь город. В здании Маркграфской оперы перед композитором был разыгран целый спектакль со сценами из его детства и юности; специально для него была поставлена пьеса «Вифлеемское избиение младенцев» его отчима Людвига Гейера, которого Рихард так любил, а верный друг Петер Корнелиус, используя ранние симфонические произведения Вагнера, представил целую торжественную сцену «Посвящение художника» (Künstlerweihe). Вагнер был тронут до глубины души. Если бы не препятствия на пути к открытию театра, он был бы абсолютно счастлив.

Однако пока первый фестиваль, самонадеянно назначенный Вагнером на 1873 год, переносился на неопределенное время. Доходы от концертного турне позволили Вагнеру лишь не прерывать строительство театра. В письме от 13 июня 1873 года Антону Пузинелли, организатору дрезденского «Вагнерферейна», читаем: «Во всяком случае, ты слишком рано поздравляешь меня с разрешением от бремени, ожидаемом только в будущем году: раньше 1875–го нельзя осуществить моих постановок, и это я говорю в том предположении, что нам удастся собрать необходимую сумму на расходы. А пока что господа меценаты будут приглашены будущей осенью в Байройт – осмотреть здание театра, которое к тому времени будет уже покрыто крышей. Это, надеюсь, послужит доказательством того, что мое предприятие – нечто серьезное, а не шутка»[698].