Моя жизнь. Том II

Затем он пригласил меня посетить с ним оберкамергера императора графа Бачиокки[429]. Тут только я услышал первый отклик на мою просьбу, обращенную к императору: меня спросили, почему я настаиваю на концерте в Парижской опере. Такой концерт никого серьезно не интересует и не гарантирует мне никаких дальнейших успехов. Было бы, может быть, лучше предложить директору оперы Альфонсу Руайе[430] сговориться со мной относительно композиции для Парижа. Так как я не хотел об этом и слышать, то несколько свиданий с графом Бачиокки прошли безрезультатно. На одно из таких свиданий меня сопровождал Бюлов. Над графом, которого Беллони знал в молодости, когда он исполнял обязанности билетного контролера при театре Ла Скала в Милане, мы сделали некоторое комичное наблюдение: непрерывно играя тросточкой, то ударяя ею по телу, то откидывая ее назад, он старался замаскировать известные непроизвольные судорожные движения своей руки, бывшие, по всей вероятности, следствием не особенно лестного для него физического порока.

Таким образом, из этих непосредственных отношений с придворным ведомством ничего, по-видимому, не выходило, когда в одно прекрасное утро граф Гацфельд поразил меня неожиданным известием, что накануне вечером император отдал приказ поставить «Тангейзера». Решительный толчок к этому исходил от княгини Меттерних[431]. Она приблизилась к группе лиц, окруживших императора, как раз в ту минуту, когда шел разговор обо мне. Император поинтересовался ее мнением, и княгиня с таким вызывающим энтузиазмом стала говорить о «Тангейзере», которого видела в Дрездене, что ей тут же было обещано отдать приказ о постановке этой оперы. Правда, Фульд, которому императорский приказ был передан в тот же вечер, пришел в величайшую ярость. Но Наполеон заявил, что дело это решенное, что отменить слово, данное княгине Меттерних, он не может.

Снова я был приглашен к Бачиокки, который принял меня с очень серьезным видом, но с первого же слова удивил странным вопросом о сюжете моей оперы. Я должен был передать его в нескольких словах. Когда я закончил, он с облегчением воскликнул: «Ah! Le pape ne vient pas en scène? C'est bon! On nous avait dit que vous aviez fait paraitre le Saint-Père, et ceci, vous comprenez, n’aurait pas pu passer. Du reste, monsieur, on sait à présent que vous avez énormément de génie; l’empereur a donné l’ordre de représenter votre opéra»[432]. Он уверил меня, что все будет предоставлено в мое распоряжение, что все желания мои будут удовлетворены, и прибавил, что отныне я должен сноситься по этому делу исключительно с директором Руайе.

Все это привело меня в некоторое смущение. Внутренний голос подсказывал мне, что поворотом обстоятельств я обязан каким-то странным недоразумениям. Как бы то ни было, я потерял надежду осуществить первоначальный план поставить свои произведения в исполнении избранной немецкой труппы и не скрывал от себя, что при данном положении вещей могу рассчитывать лишь на удачу или счастливый случай. Нескольких свиданий с директором Руайе было достаточно, чтобы я вполне уяснил себе характер нового навязанного мне предприятия. Он должен был убедить меня во что бы то ни стало в необходимости изменить второй акт, который будто бы требует введения большого балета. Я уклонился дать ответ на эти предложения директора. Возвращаясь домой, я спрашивал себя, что делать, если решусь отказаться от постановки «Тангейзера» в Парижской опере.

367

В то же время другие заботы, непосредственно касавшиеся моего положения, настойчиво требовали внимания и поглощали всю мою энергию. Прежде всего, я решил довести до конца начатое Джакомелли предприятие и повторить в Брюсселе мои концерты. С тамошним театром Ла Моннэ[433] был заключен контракт на три концерта, половина сбора с которых за вычетом расходов должна была пойти в мою пользу. В сопровождении своего агента я 19 марта выехал в столицу Бельгии с целью хотя бы отчасти возместить денежные потери, понесенные в Париже. По настоянию моего ментора пришлось посетить редакторов различных газет и среди прочих бельгийских знаменитостей Фетиса-отца. Я знал, что много лет назад он был подкуплен против меня Мейербером. Теперь мне казалось забавным вступить с этим человеком, который держал себя необыкновенно авторитетно, в своего рода диспут, в конце которого он решительно встал на сторону моих взглядов.