Моя жизнь. Том II

У меня быстро возник план в самом Париже основать немецкое театральное предприятие, подобное тем, какие создавались в прежние годы, главным образом при участии Шрёдер-Девриент. Я считал возможным твердо рассчитывать на то, что известные выдающиеся певцы немецких театров охотно последуют моему приглашению, если я предложу им принять участие в таком предприятии. Действительно, Тихачек, Миттервурцер, тенор Ниман, как и венская певица Луиза Майер[392], сейчас же ответили согласием на случай, если мне удастся на солидных основаниях организовать в Париже немецкую оперу. Таким образом, осталась нелегкая задача в самом Париже найти человека, который согласился бы взять на себя весь риск подобного предприятия. План мой заключался в том, чтобы по окончании итальянского оперного сезона снять зал Вантадур на два весенних месяца и для парижан, главным же образом для себя самого, поставить «Тангейзера», «Лоэнгрина», а затем и «Тристана» в исполнении лучших немецких солистов и хоровых сил.

357

Этот план давал моим заботам и усилиям совершенно новое направление, весьма отличное от первоначальных целей моего поселения в Париже. Теперь для меня получили большое значение знакомства, особенно влиятельные. По этой причине приятно было узнать, что Гасперини, с которым я до сих поддерживал лишь поверхностные отношения, приехал в Париж на продолжительное время. Я сейчас же сообщил ему о своих планах и через него близко познакомился с очень расположенным к нему, богатым и, как я узнал, не лишенным влияния человеком, неким Люси [Lucy], генеральным сборщиком податей в Марселе. Во всех наших беседах неизменно отмечалась необходимость прежде всего найти кого-нибудь, кто согласился бы дать нужное для предполагаемого предприятия финансовое обеспечение. Мой друг Гасперини не мог не признать, что с моей стороны было естественно на основании им же самим высказанных предположений видеть в Люси человека, наиболее в этом отношении пригодного. Но ему казалось благоразумнее высказать Люси эту мысль с некоторой осторожностью, так как друг его хотя и обладает chaleur de cœur[393], но человек деловой и в музыке смыслит мало.

В первую очередь оказалось необходимым ознакомить со мной и моей музыкой парижан, а затем уже на достигнутых в этом направлении результатах строить дальнейшее. С этой целью я решил в виде первого шага дать несколько больших концертов. Чтобы осуществить это намерение, я сейчас же приобщил к кругу моих ближайших знакомых своего старого друга Беллони, бывшего секретаря Листа. Он свел меня со своим компаньоном, очень интеллигентным и, по-видимому, хорошим человеком по имени Джакомелли[394], редактором одной театральной газеты. Беллони хвалил мне его «прекрасный французский язык», как и вообще его необычайную подвижность и деятельность. Оригинальная контора редакции моего нового покровителя стала одним из важнейших пунктов для ежедневных свиданий со всевозможными своеобразными личностями, с которыми приходится сталкиваться в Париже по театральным и тому подобным делам.

Надо было приискать для предполагаемых концертов наиболее подходящий зал. Было очевидно, что с наибольшим успехом я мог бы выступить перед парижской публикой, если бы имел в своем распоряжении помещение и оркестр Парижской оперы. Для этого надо было обратиться к императору Наполеону III, что я и сделал в сжатом письме, которое Гасперини отредактировал. При этом надо было принять во внимание враждебное ко мне отношение тогдашнего министра Фульда[395], о котором можно было судить по его дружеским чувствам к Мейерберу. Его зловредному влиянию, внушавшему нам некоторые опасения, надо было противопоставить влияние Моккара[396], секретаря Наполеона и – как уверял Оливье – составителя императорских речей. В порыве пылкого великодушия Люси решил обратиться с письмом к Моккару, которого помнил как друга юности. Но когда и на это не последовало из дворца Тюильри никакого ответа, сомнения мои в возможности противодействовать главному министру под влиянием бесед с более практическими друзьями, Беллони и Джакомелли, стали расти, и я решил вступить в переговоры с Кальцадо[397], директором Итальянской оперы. С первого же шага мы получили от него отказ, вследствие чего я отправился к нему лично. И действительно, сила моего красноречия удивила меня самого. Нарисовав перспективу возможного большого успеха постановки моей последней оперы «Тристан», я вынудил у него обещание сдать мне зал Вантадур на три вечера с промежутком в неделю. Однако от суммы 4000 франков, которую он назначил за каждый вечер[398], за помещение и освещение, он отступиться ни за что не хотел при всей пламенности моих доводов, которыми по пути домой Джакомелли очень восхищался.

358

Теперь важно было собрать для моих концертов превосходный оркестр, что причинило моим агентам немало хлопот. Их усилия в этом направлении вызвали к жизни первые признаки неожиданного враждебного отношения ко мне и моему предприятию со стороны моего старого друга Берлиоза.