Моя жизнь и любовь. Книга 2

– Замечательно! – поддержал Гири. – Вы нашли гениальное решение, – поклонился он премьер-министру.

Свет был выключен, и министры в полной тишине вышли в холл.

– Теперь, – сказал Трикупис спустя минут пять, – прошу взять ваши часы!

На столике ничего не было. Более того, до начала скандала там стояли часы в стиле Буль[77] – собственность премьер-министра. Теперь их там тоже не оказалось.

Неделю спустя часы всё же были найдены, я полагаю, усилиями Трикуписа. Их вернули майору, но сделка греков с компанией «Армстронг» сорвалась.

Я рассказал эту историю, потому что она в высшей степени характерна для Греции. И все же я люблю Грецию даже такой. Жизнь там бедная, очень бедная, отсюда и несколько низкий уровень морали чрезвычайно умного народа.

***

Когда я досконально узнал Афины и мог свободно говорить на современном греческом языке, я отправился с друзьями, немецким студентом и итальянцем, пешком через всю Грецию. Мы побывали в Фивах и Дельфах, поднялись на Парнас, и, наконец, я отправился один в эпирскую Янину, а затем, вернувшись, посетил Коринф, Спарту и Микены.

В Микенах мне посчастливилось одним из первых увидеть поразительную голову Гермеса Праксителя, несомненно, самое прекрасное лицо в пластическом искусстве. Ни одна Венера, будь то Милос или Книд, не обладает такой незабвенной интеллектуальной привлекательностью. Любопытно, что, хотя любовь – удел женщины, а любовь – самое глубокое чувство в жизни, все же самые глубокие выражения чувств, даже любви, не принадлежат женщине.

И все же я не могу поверить, что женщина ниже мужчины, и, конечно, она достаточно красноречива! Это тайна, которую предстоит разгадать в будущем какому-нибудь более мудрому человеку, чем я.

Глава VI. Любовь в Афинах. «Священный оркестр»

Я пробыл в отеле «д’Атен» около недели, когда заметил в холле хорошенькую даму. Она очаровала меня с первого взгляда. Горничная сказала, что это мадам М., номер ее был рядом с моим. Позже я узнал, что матушка ее, мадам Д., занимала апартаменты на втором этаже. Не помню, как я познакомился с нею, но мадам Д. оказалась женщиной доброй и легкой в общении. У нее имелся еще сын Жак Д., который служил в Пажеском корпусе в Париже. С ним я познакомился несколько лет спустя, но расскажу об этом в свое время.

С мадам М. мы вскоре подружились. Семейство было чистокровными греками. В Афины они приехали из Марселя и говорили по-французски так же хорошо, как и на современном греческом. М. уже два года состояла в браке с неким шотландцем, который на тот момент обретался где-то в Британии. Женщина предпочитала не говорить о своем супруге. Мать ее призналась, что данное замужество оказалось трагической ошибкой.

В свободные от занятий часы мое долгое воздержание тяготило меня, а мадам М. была необычайно хороша собою: худощавая и довольно высокая, с истинно греческим профилем, увенчанным копной черных волос. Я никогда не видел столь больших и красивых темных глаз, а ее хрупкая фигура обладала по-настоящему провокационной грацией. Звали ее Эйрин, т.е. «Мир». Вскоре она разрешила мне обращаться к ней по имени. Через три дня я признался, что влюблен в нее…

Мы вместе ходили на дальние прогулки. Однажды побывали на Акрополе, в тот раз я рассказал Эйрин об «Алтаре богов». В другой раз мы спустились на Агору. Потом побывали на рынке, где мадам М. научила меня кое-чему из современной греческой жизни и обычаев.

Однажды некая пожилая женщина приветствовала нас как влюбленных, и когда мадам М. заволновалась и сказала «ouk estiv» (это не так), старуха покачала пальцем и сказала:

– Он горит, и ты тоже загоришься.

Поначалу Эйрин совсем не уступала мне, но после месяца или около того общения и ухаживаний я смог украсть поцелуй и объятие. Медленно, день за днем, мало-помалу я приближался к цели. Помог мне случай. Забуду ли я его когда-нибудь?

В тот раз мы объехали весь город и вернулись только к вечеру. Когда поднялись на второй этаж, я очень тихо открыл дверь в апартаменты мадам Д. Как назло ширма перед дверью была отодвинута, и там, на диване в дальнем конце комнаты, я увидел ее мать в объятиях греческого офицера. Я осторожно приоткрыл дверь шире, чтобы Эйрин, шедшая следом, могла увидеть эту сцену, а затем так же бесшумно закрыл ее.

Когда мы свернули к нашим номерам, я заметил, как лицо мадам М. просветлело. У двери ее номера я остановился:

– Мой поцелуй!

И как во сне она поцеловал меня: пришёл мой «l’heure du berger»[78] (благословенный час).

– Ты придешь ко мне сегодня вечером? – прошептал я. – Внутренняя дверь в твоих комнатах ведет в мой номер.

Она посмотрела на меня своим непроницаемым женским взглядом, и впервые ее глаза выдали себя. В ту ночь я рано отошёл ко сну и тихонько отодвинул диван, который с моей стороны загораживал внутреннюю дверь в ее номер. Я попробовал открыть, но обнаружил, что дверь заперта с ее стороны. Увы!