Моя жизнь и любовь

Жизнь показалась мне блеклой и нудной. К тому же я уже прочел почти все книги, которые, по моему мнению, стоило прочесть в школьной библиотеке, и затосковал по свободе, как птица в клетке.

Где выход? Я знал, что отец, будучи капитаном флота, легко мог добиться для меня места курсанта. Конечно, мне предстояло пройти проверку еще до того, как стукнет четырнадцать лет. Но я знал и то, что легко пройду любое испытание.

Летние каникулы я провел дома, в Ирландии, где то и дело просил отца, чтобы он устроил меня курсантом. Отец обещал, и я поверил ему. Всю осень я старательно изучал предметы, которые мне предстояло сдавать, и время от времени писал отцу, напоминая ему об обещании. Но он, казалось, не желал касаться этого вопроса в своих письмах. Его послания были по большей части наполнены библейскими наставлениями, вызывавшими у меня отвращение к его безмозглому легковерию. Мое неверие заставляло меня чувствовать себя неизмеримо выше его.

Наступило Рождество, и я написал отцу очередное письмо с настоятельной просьбой, чтобы он сдержал свое обещание. Впервые в жизни я польстил ему, солгав будто верую в святость его слова. Однако я находился на грани возрастного предела и сильно нервничал из опасения, что какая-нибудь официальная задержка сделает меня переростком. Отец молчал. Я написал Вернону, и тот обещал похлопотать у губернатора. Шли дни, настало и ушло 14 февраля – мне исполнилось четырнадцать лет, и я стал переростком. Этот путь бегства в широкий мир оказался для меня закрытым моим собственным отцом. Во мне бушевала ненависть к нему.

Как освободиться? Куда идти? Что же делать? Однажды я прочитал в иллюстрированной газете 1868-го года об обнаружении алмазов близ Кейптауна, а затем об открытии в Южной Африке алмазных копий. Соблазн отправиться туда был велик. Я прочитал всё, что мог, о Южной Африке, но однажды выяснил, что самый дешевый проезд до Кейптауна стоит пятнадцать фунтов, и пришел в отчаяние. Вскоре после этого я прочел, что билет в Нью-Йорк на верхнюю открытую палубу парохода можно купить за пять фунтов. Эта сумма показалась мне более реальной; поскольку за успешную сдачу второго экзамена по математике, который должен был состояться летом, у нас полагалась премия в десять фунтов – на покупку книг. Я не сомневался, что смогу стать лучшим, и усердно налёг на сей предмет.

Результат был. Но я расскажу о нем в надлежащем месте. Тем временем я начал читать об Америке и вскоре узнал о буйволах и индейцах на Великих равнинах. Мириады очаровательных романтических картин открылись моему мальчишескому воображению. Мне хотелось повидать мир, и я невзлюбил Англию. Ее снобизм (хотя я и заразился этой болезнью) был отвратителен, а еще хуже был ее дух низменного эгоизма. К богатым мальчикам благоволили все учителя, даже Стэкпол. Я к таковым не относился, почему испытывал отвращение к английской жизни, ибо видел ее со стороны черного входа.

В середине этого зимнего семестра было объявлено, что летом школьники поставят сценку из пьесы Плавта на латыни, а также сыграют небольшую сценку из шекспировского «Венецианского купца». К спектаклю привлекались учащиеся пятого и шестого классов. Репетиции начались немедленно. Естественно, я взял в школьной библиотеке «Венецианского купца» и за один день выучил всю пьесу наизусть. Я мог запомнить хорошую поэзию с одного прочтения. Заучить плохую поэзию или прозу было гораздо труднее.

Ни один образ в пьесе не привлек меня, за исключением Шейлока. Когда я впервые услышал, как Фосетт из шестого репетирует эту роль, я не мог не усмехнуться: он повторял самые страстные речи, как зазубренный урок, монотонным-монотонным голосом. Целыми днями я разглагольствовал о непокорности Шейлока, и однажды, как назло, Стэкпол услышал мои рассуждения. Мы уже стали большими друзьями. Я прошел под его руководством алгебру и теперь пожирал тригонометрию, решив потом заняться коническими сечениями, а потом исчислением. Теперь надо мной стоял лишь один старший – капитан шестого Гордон, здоровенный парень старше семнадцати лет. Он готовился к поступлению в Кембридж.

Стэкпол сказал директору, что я стану отличным Шейлоком. Фосетт, к моему изумлению, отказался исполнять роль еврея – ему было трудно даже выучить ее. В конце концов, роль досталась мне. Я был в восторге и намеревался создать настоящий хит.

Долговязый слабак Эдвардс, сын викария, был милым четырнадцатилетним мальчиком. Шестнадцатилетний переросток из пятой группы издевался над ним и поколачивал, а Эдвардс изо всех сил старался не плакать.

– Оставь его в покое, Джонсон, – сказал я, – зачем ты задираешься?

– Попробуй сам! – воскликнул он, отпуская Эдвардса.

– А если ты окажешься на его месте? – возразил я.

– Он сам подставляется, – усмехнулся тот и отошел.

Я пожал плечами.

Эдвардс горячо поблагодарил меня за спасение, и я предложил ему прогуляться. Он согласился. Так началась наша дружба.