Моя жизнь — что это было?

В 1981 году случился у меня кратковременный, но очень острый роман с одним мексиканским туристом. Это была как раз группа «особого внимания», когда работают два гида и есть сопровождающий из ЦК ВЦСПС. Один, очень приятный внешне мужчина-мексиканец на третий день пребывания сломал ногу. Наш сопровождающий поручил мне везти его в травмопункт. Было это то ли в Риге, то ли в Вильнюсе. Потом я сопровождала его на разные процедуры, в аптеку и т. д. И по ходу, влюбилась, хотя раньше заметила, что влюбился, чёрт возьми, он. Сначала, в знак благодарности за мою помощь, он купил мне офигительное платье в «Березке» (валютный магазин только для иностранцев). Потом он всегда искал место за столом рядом со мной во время завтраков, обедов и ужинов. Вскоре это заметили другие туристы и одно место рядом со мной всегда оставалось свободным для него, а приходил он на костылях, как правило, последним. Потом его товарищ, который располагался в одном с ним номере, профессиональный исполнитель песен на гитаре, приглашал к себе в номер, где вместе с Альфредо они пели мексиканские песни, посвящая их мне. «Malagueeña salerossaa…» Не забуду этих минут женского счастья! Да, Альфредо вскружил мне голову несмотря на то, что моя напарница — гид Марина полупрезрительно называла его мелкобуржуазным аристократишкой (у него, действительно, был свой небольшой магазинчик, а тогда в нашем понимании это был уже капиталист). И у него, и правда, были определенные мелкобуржуазные замашки (например, когда мы после экскурсии опаздывали на ужин в отеле, всех туристов просили идти прямо в столовую, не заходя в номера, но Альфредо говорил, что сначала примет душ, т.к. предпочитает «сomer a gusto» (есть с удовольствием). И в этом, точно, было что-то против коллективной солидарности… Да, наверно, Марина была идеологически более стойкой натурой… В очередной экскурсионный день на экскурсию с группой поехала моя напарница, (можно было ехать одному гиду и вызвалась ехать Марина), я осталась в отеле; остался вдруг и Альфредо, объяснив это трудностями передвижения на костылях, что тоже понятно. И в то утро он вызвал меня из номера и объяснился в любви. Но ни он, ни я не могли пойти дальше наших объяснений и взглядов — нас, гидов и туристов, всегда блюло КГБ. Правда, туристы, вернувшиеся с экскурсии, смотрели на нас тогда очень многозначительно, решив, что мы специально подстроили наш невыезд и не теряли время. У нас с Альфредо, была только одна ночь. Это была последняя ночь пребывания группы, когда вечером все вернулись из тура в московскую гостиницу, а наутро должны были улетать. Возможно, я могла бы пригласить его в свой номер гостиницы, хотя этого следовало избегать по понятным причинам. Но я хотела, чтоб он побывал у нас дома, посмотрел московскую квартиру. Он, разумеется, был еще с костылями. Мы поехали ко мне домой, я познакомила его с мамой, она еще не спала, хотя было часов 12 ночи. А в пять было заказано такси на его возвращение в отель — Центральный Дом Туриста, известный огромный отель в конце Ленинского проспекта, и это далеко от Семеновской. Я не помню, какой у меня был секс с Альфредо, с его загипсованной ногой, мне была важна телесная близость, объятия, жаркие поцелуи — все, что сопровождает романтическую влюбленность, а не сам секс. В 8 часов утра я приехала в отель на завтрак, а в 9 мы с группой ехали в аэропорт, где мы с ним простились. Он ушел последний… Альфредо прислал мне одно письмо, другое, с записями романтических песен популярного в те годы Роберто Карлоса, он писал, что хотел бы приехать в Советский Союз, хотел бы жить со мной, но всё же климат у нас не очень подходящий, система тоже, а по-другому, чтобы приехала в Мексику я, пока невозможно; и это было так на самом деле. А потом пришло письмо от его жены — то, что он был женат, я знала, да и скрыть бы ему не пришлось: часть из его группы была из его маленького городка Мичиоакан, где все друг друга знают. Жена мне писала, что знает о чувствах ее мужа ко мне, но что он должен остаться с ней, т.к. у них маленький ребенок, и просила меня ему больше не писать. Письмо повергло меня в горькие рыдания. Как раз мама была дома и она меня сочувственно утешала, думаю, потому, что в ее молодом возрасте случилась подобная ситуация (мне было тогда шесть лет, но я хорошо помню сильные мамины переживания, когда любимый мной дядя Валико уехал к себе в Тбилиси, вернувшись после двухлетнего пребывания в Москве к своей жене). Писем я, конечно, Альфредо больше не писала, он прислал еще одно письмо, спрашивая меня, почему молчу, но я на него не ответила…