Моя жизнь

Причиной всего этого была власть, к которой стремились лидеры республиканцев в Палате представителей и ради которой они готовы были использовать любые методы. Кроме того, они хотели утвердить законопроекты, которые были неприемлемы для меня и которые я блокировал. У меня не было сомнений, что многие простые избиратели искренне верили, что республиканцы руководствовались соображениями морали и законности, и ни минуты не сомневались в том, что я был глубоко аморальным человеком, поэтому не имело никакого значения, соответствуют или нет выдвинутые против меня обвинения определению достаточных для импичмента оснований, приведенному в Конституции. Но эта позиция противоречила важнейшему условию соблюдения законности: все должны подчиняться одним и тем же правилам. Как сказал однажды Теодор Рузвельт, «никто не может быть выше закона, но никто не может быть и ниже закона».

В межпартийных войнах, бушевавших с середины 1960-х годов, ни одна из сторон не вела себя безукоризненно. Я считал, что демократы также были неправы, когда занялись обсуждением вкусов судьи Борка в области киноискусства или пристрастия к употреблению алкоголя сенатора Джона Тауэра. Но если говорить об умении унизить и уничтожить оппонента как личность ради достижения своих политических целей, то в этом новым правым республиканцам просто не было равных. Можно признать, что и моя собственная партия порой не очень умело использовала власть, но я гордился тем, что существуют вещи, которых демократы никогда не станут делать, даже если у них будет соответствующая возможность.

Незадолго до голосования в Палате представителей Boston Globe опубликовала статью Роберта Хили, в которой рассказывалось о встрече спикера Типа О’Нила и президента Рейгана, произошедшей в конце 1986 года. Это случилось в самый разгар скандала вокруг дела «Иран-контрас», когда два советника Белого дома, Джон Пойндекстер и Оливер Норт, нарушив закон, дали ложные показания в Конгрессе. О’Нил не стал спрашивать президента, знал ли он о нарушениях закона и приказывал ли его нарушать. (Позже двухпартийная комиссия под руководством сенатора-республиканца Джона Тауэра установила, что Рейган об этом знал.) По словам Хили, О’Нил сказал президенту, что не позволит начать процедуру импичмента, поскольку уже пережил «Уотергейт» и не станет еще раз подвергать страну подобному испытанию.

Наверное, Тип О’Нил был большим патриотом, чем Гингрич и Делей, но он явно уступал им и их союзникам в умении концентрировать власть и использовать ее в борьбе со своими противниками. Гингрич и Делей считали, что в кратковременной перспективе сила и правота — одно и то же, и их не заботили мысли о том, что предстояло пережить стране. Их в действительности не заботило даже и то, что Сенат не проголосует за мою отставку: они надеялись, что если будут достаточно долго нападать на меня, то пресса и общество, в конце концов, возложат на меня вину не только за мои собственные прегрешения, но и за неприглядное поведение моих противников. Они очень хотели так заклеймить меня, чтобы в течение всей моей жизни и даже после нее тот факт, что меня собирались подвергнуть импичменту, помнился гораздо лучше, чем связанные с ним обстоятельства, и чтобы все забыли о том, каким лицемерным фарсом была эта затея, ставшая кульминацией бесчестных усилий Кеннета Старра и его команды.

Вскоре после голосования Дик Гепхардт привел в Белый дом большую группу конгрессменов-демократов, защищавших меня в Палате представителей, чтобы я смог их поблагодарить и мы тем самым продемонстрировали бы наше единство в преддверии грядущей битвы. Ал Гор дал высокую оценку моим достижениям на посту президента, а Дик пылко и эмоционально призвал республиканцев отказаться от политики нападок и заняться делами страны. Позже Хиллари сказала мне, что атмосфера была такой, словно мы одержали победу. В некотором смысле это и была победа. Демократы продемонстрировали готовность защитить не только меня, но и, что гораздо важнее, Конституцию.

Мне, конечно, не хотелось подвергнуться импичменту, но меня утешала мысль о том, что в тот единственный раз за всю историю США, когда это произошло (в конце 1860-х с Эндрю Джонсоном), причиной также были не «тяжкие преступления или правонарушения»: отставка Джонсона стала результатом политически мотивированных действий зарвавшегося партийного большинства в Конгрессе.

Хиллари еще больше, чем я, была расстроена тем, что ход слушаний в Палате представителей определялся межпартийной борьбой. Во времена «Уотергейта», будучи еще молодым юристом, она работала в аппарате Джона Доара, возглавлявшего Комитет по юридическим вопросам Палаты. Тогда представители обеих партий проводили серьезное и беспристрастное расследование официальных действий президента с целью обнаружения в них состава преступления.