Моя сумасшедшая

— Я тоже когда-то так думала, — Майя чиркнула спичкой и склонилась к огню. — До тех пор, пока Павел… знаешь, они не позволили мне даже притронуться к нему, коснуться плеча, обнять… Мне, Олеся, терять больше нечего. У меня нет детей, мой брат — взрослый человек. Все, что я могу, — обивать пороги на Совнаркомовской и надеяться, что это ошибка и его освободят. Говорят, так бывает.

— Вот, — с горечью проговорила Олеся, — вы, Майя Алексеевна, хотя бы можете верить в чудо. А мне и этого не осталось…

Щелкнул замок входной двери, и обе одновременно обернулись. На пороге кухни стоял Митя Светличный.

— Приветик, — хмуро произнес он, оглядывая кухню. — C'est moi. Ну и вечерок нынче выдался… Майечка, завари чайку, пожалуйста. И покрепче…

Светличная поднялась, чтобы поставить чайник. Уже стоя у плиты, сухо спросила через плечо:

— Где ты бродишь, Дмитрий? Нельзя меня так пугать.

— Извини, сестричка, — Митя бодрился, однако даже Олеся заметила, каким землистым и напряженным было его лицо. — Свалились на голову Фрося Булавина со своим ухажером — прямо из ресторана. Едва выпроводил. А ты-то чего? — он наклонился к Лесе и чмокнул в мокрую от слез щеку. Девушка услышала слабый запах спиртного.

С Дмитрием Олеся подружилась еще в ту пору, когда дом только заселялся. Хорунжий по-детски радовался: вышло так, что Павел будет жить напротив, на одной с ними площадке. В соседней большой квартире ему достались две из четырех комнат, а остальные — Светличным. С тех пор, как Майя овдовела, Юлианов взялся ее опекать, но никакая это была не опека, а давняя и тайная привязанность. Тамаре соседство не нравилось — там был «проходной двор», как она выражалась, но к Майе относилась по-особому из уважения к ее покойному мужу, которого в прошлом знала по партийной работе.

Дом Светличных и Юлианова был открыт для всех, кто нуждался в еде, ночлеге, перехватить деньжат до гонорара или получки, и не было ничего удивительного в том, что Юлианов иной раз сбегал от шума к Хорунжим на день-другой, а Леся, случалось, обнаруживала у себя в кухне кого-нибудь из приятелей Дмитрия спящим на продавленной кушетке. Однако в последнее время заведенный порядок изменился: Дмитрию удалось получить мастерскую на Чернышевской, а Майя стала работать литературным редактором в журнале Филиппенко. Однако в помощи Светличные по-прежнему никому не отказывали.

Художником Дмитрий оказался так себе, сам знал об этом, однако менять профессию и образ жизни не собирался. Невысокий, сероглазый, очень подвижный — и этим похожий на старшую сестру, он носил черный берет, курил трубку и без конца простужался. Однажды он пожаловался Олесе, что женщины его с удивительным постоянством бросают, на что она в шутку посоветовала: «Заведи бороду. Ты и с трубкой выглядишь подростком, а кому охота с таким возиться?» Митя принял совет всерьез, отрастил жидкую веласкесовскую бородку и усы, на которые Юлианов не мог смотреть без смеха, утверждая, что тот стал похож на дьячка, отставленного из клира за пьянство и сквернословие. Тем не менее Митя вскоре объявил, что осенью женится, но свою избранницу до сих пор никому не предъявлял.

— Зачем они приходили? — спросила Майя, ставя перед братом чай.

— Кто?

— Шуст и Булавина. Ладно, пусть Фрося твоя приятельница, а этот тип? Ты же его не жалуешь, так?

— А куда им идти? Не потащит же ее Иван в свою съемную каморку, где он творит свои бессмертные опусы, или домой на окраину, к куче родичей. Он ведь о чем мечтает? Ему подавай писательский дом. Вот выкинут отсюда всех затаившихся врагов партии и народа, террористов-националистов, и станешь ты, Олеся, соседкой Ванечки Шуста…

Майя сделала предостерегающий жест, однако Дмитрий только отмахнулся.

— Хорошо, — с ухмылкой продолжал он, — допустим, я никудышний график. И обложки мои идут только благодаря Филиппенко, который, дорогая моя сестрица, к тебе неровно дышит. Но я же не строчу доносы, никого не топлю, не бегаю в партком. А вдобавок дуру эту, Фроську, то и дело вытаскиваю из неприятностей — и только потому, что по молодости вертелся в одной с ней компании, а по глупости, уж простите, однократно совершил с нею половой акт… Чего ты хмуришься, Майя? Когда-то она была вполне симпатичной барышней, сестрой порядочного человека, выросла в провинциальной культурной семье… Потом случайный тиф, родители умерли, а Фроська выжила, выкарабкалась, и Булавин, вечно занятый, перевез ее к себе. Неполадки с ее психикой первым заметил Юлианов — она тогда уже поступила в медицинский. И то сказать — он ведь дока в этих делах…

— Александру Игнатьевичу досталось, — перебила Светличная брата. — И довольно об этом, Митя, прошу тебя.

— В общем, я эту парочку выставил из мастерской. Не без усилий.

— И правильно сделал, — сказала Майя, поднимаясь с места. — Нам нужно устроить Олесю. Она должна хоть немного поспать.

— Нет-нет, я уже ухожу, — Леся схватилась за чемоданчик. — Спасибо вам. Майя Алексеевна, у вас не найдется взаймы какой-нибудь сумки или баула? Всего на несколько дней — съездить в Полтаву к бабушке. Спокойной ночи, Митя.