Моя шокирующая жизнь

Рассказывать о перенесенной хирургической операции как-то глупо и эгоцентрично. Тем не менее большая, серьезная операция оставляет в жизни, не только физической, такой след, что этим не следует пренебрегать; многим потом становится лучше. Ведь в нас содержится невероятное число органов, бо́льшую часть времени нам незнакомых; от них, впрочем, часто можно избавиться, благодаря современным методам медицины, не нанося большого вреда организму. За исключением сердца и мозга – уберите их, и связь с жизнью заглохнет. Всякое, затрагивающее человеческое тело вмешательство, даже такое безобидное, как удаление зуба, делает нас не такими, как до этого, и в некоторой степени ослабленными. Перед операцией мне прописали лекарства, названий которых я не знала. Их было так много, что для ученых мы стали испытательной площадкой, как для садовника, который выводит для своего сада особый сорт роз, или биолога, исследующего новую породу животных. Прописанные мне болеутоляющие средства подействовали на подсознание странным образом. Гого мне потом рассказала, что, когда меня перенесли в операционный зал, у меня были широко раскрыты глаза. На самом деле я ничего не чувствовала, но потом сохранилось воспоминание о том, что произошло, одновременно туманное и точное.

Я увидела, или почувствовала мысленным взором, как хирургический нож проник в мое тело, и прекрасно различала ткани, которые он пересекал. Я не испытывала ни боли, ни тоски, только необычный интерес к происходящему, как будто это было не со мной. Я ощутила, как опытные руки хирурга делали свою работу в моем теле, стягивали вместе края раны – с несравненной ловкостью, превышающей навыки самой лучшей моей портнихи. А дальше – ничего… Когда очнулась, не испытывая ни малейшего недомогания, я объяснила хирургу, что чувствовала. И поскольку это был человек весьма мудрый, он улыбнулся и сказал: «Такое случается…»

Русская манекенщица Варвара Раппонет в коктейльном платье от Скиапарелли, Париж, 1952. (Из личной коллекции Александра Васильева)

Через две недели, когда я быстро и уверенно выздоравливала, из-за непредвиденного случая произошел рецидив. В Рождество мои доктора уехали, и я слегка простудилась. Посторонние люди, которые за мной ухаживали, не знали, что я могу и чего не могу перенести, и один из докторов прописал мне новое лекарство, которое вызвало ужасную реакцию. Без всяких предварительных признаков я стала сумасшедшей и находилась в таком состоянии всю ночь. По-видимому, я бессознательно звонила; слуги, вернувшись из кино, бросились ко мне в комнату и нашли меня ползающей по полу, как раненый зверь. Через сутки, когда вышла из искусственного сна, я смутно вспомнила, что погрузилась в новый, незнакомый мир.

Это было унизительным и неприятным событием. Небольшой толчок – и я перешла бы из мира безумия в небытие.

Вследствие этого испытания и несмотря на то, что физически чувствовала себя хорошо, я начала жить, частично оставаясь в соприкосновении с потусторонним миром. Существование, которое я вела, казалось бесцветным, как будто из него убрали соль. Я представила свою летнюю коллекцию в декабре, вытянувшись на диване, еще слишком слабая, чтобы подняться и ходить. Потом я поехала в горы, чтобы как-то восстановиться. Вернувшись в Париж, я почувствовала себя одержимой чувством, словно что-то хромает в моем понимании жизни и реакциях на нее – как будто я поднялась на лишнюю ступеньку. Загорелся сигнал опасности, а я его плохо различала. Я принялась развлекать себя короткими перемещениями и незначительными удовольствиями. Обычно я от всего сердца ненавидела толпу, официальные собрания, благотворительные балы, свадьбы и похороны, а теперь заставила себя участвовать в жизни общества.

Гого пригласила меня приехать в Лондон на коронацию королевы. Так я оказалась в аэропорту Орли; помню, как прокладывала себе дорогу в хаосе бессчетных рейсов на вылете.

Когда наконец удалось подняться на один из них, я удивилась, сколько людей вылетают посреди ночи посмотреть на молодую королеву, принимающую присягу на рабство. Это была в основном мелкая буржуазия, нагруженная бесчисленными свертками и корзинками с провизией, из которых торчали окорока, большие куски мяса. Осторожные и предусмотрительные, эти люди сочли необходимым захватить с собой еду, отправляясь с двухсуточным визитом в страну, где, несмотря на восемь лет мира, еще существовали карточки. Это был образ республики, привлеченной блеском монархии.

Я тут же отправилась к старинной подруге, которая жила в деревне; мы не виделись годы, но будто и не расставались. Мою хозяйку удостоили звания пэра Англии; с ней жила старая дама из Шотландии. Обе на следующий день отправились в аббатство[214]; взволнованные, перевозбужденные, они только и думали и говорили о церемонии, которая там произойдет. Шотландка сказала мне: «Хочу вам показать, какая я буду завтра», – и исчезла на два часа, потом по лестнице спустилась настолько величественно, что казалось, будто она стала совсем другой.