Моя шокирующая жизнь

Затем следует красивая, мягкая страна Чили. Покинув Винья-дель-Мар, напоминавший Круазетт в Каннах, я снова поднялась на значительную высоту в Андах. Взлетев над Андами и зная, что посадка невозможна, увидела над одной скалой возвышающуюся статую Христа и вспомнила известную детскую итальянскую книгу «От Апеннин до Анд»[135], в которой рассказывается, как маленький итальянский сирота отправляется по морю, один и без денег, завоевывать Аргентину и после многих удивительных и трогательных приключений становится миллионером. Самолет медленно спускался, как в свободном падении, к равнинам Аргентины, к Буэнос-Айресу, напоминавшему Париж 1900 года с его жилыми районами, похожими на авеню Виктора Гюго, и торговыми кварталами, имеющими вид ящиков с отличной молодой телятиной, – последнее место, где должна жить женщина. Оттуда я улетела в Бразилию с ее заколдованными лесами и знаменитой Сахарной Головой[136]. Там нашла старых друзей, среди них сэра Ноэля Чарлза, выручившего меня во время борьбы за витамины. Он ездил в удивительном «роллс-ройсе», служебной машине посольства в течение многих лет. Кузов ее был из стекла, и у меня было такое впечатление, будто я королева, представленная на обозрение толпы. Луи Жуве[137] со своей труппой каждый вечер играли при полном зале с огромным успехом. Он привез с собой все декорации – настоящий подвиг, особенно что касается сложных декораций Челищева[138] для «Ондины», пьесы Жироду. Главной «приманкой» была Мадлен Озерей[139]; невероятная в роли Ондины, однажды вечером она превзошла сама себя и танцевала для нас на пляже, закутанная лишь в газовую ткань, словно эльф. Жуве хотел поехать со своими актерами в Северную Америку, но в конце концов получил визы только для себя и Мадлен. Ему предложили выгодный контракт в Голливуде, но он отказался покинуть свою труппу. Потом я уехала, пролетев над лесами так низко, что можно было различить обезьян, попугаев, дикие орхидеи, пышное цветение и необыкновенно широкое устье Амазонки, – этакое цветение жизни.

Далее я полетела в Нью-Йорк, где нашла такое занятие, которое включало не только дело. В это время бизнес меня удовлетворял полностью и вызывал желание более широко приложить свои силы и способности.

В тот период Скиап получила множество предложений заняться новыми швейными предприятиями и руководить ими.

Но согласиться я не могла, потому что, если она будет полностью держаться в стороне от швейного дела, то может оказаться в чрезвычайно странном положении. Она отвергла все эти предложения, вплоть до самых заманчивых, и все время сохраняла надежду и ждала – без всякой выгоды, сознавая свой долг по отношению к Дому моды на Вандомской площади. Это единственная дань, которую она могла ему предложить: не вступать в конкуренцию ни с чьей деятельностью, даже самой ничтожной, если таковая там еще происходила.

Работа в комитетах помощи меня никогда не привлекала, т. е., к несчастью, они не избежали политического влияния. Были образованы две ассоциации, имевшие в действительности одинаковые цели и злобно взиравшие друг на друга. Одна называлась «Свободная Франция»[140]; другая, основанная и руководимая Энн Морган, – «Американская помощь Франции».

Мне посчастливилось сотрудничать с необыкновенными женщинами. Случилось так, что я работала с ними бок о бок в области организации помощи: Энн Морган и ее секретарь Гиллем, Изабелла Кемп, Кетлин Хейлз, Терез Бонни и Флоренс Конрад. Эти имена недостаточно известны. Были и другие, но эти женщины составляли подлинное ядро доброй воли и понимания; они были способны забыть самих себя, как никто другой, отличались трогательной скромностью, умением любить ближнего и, наконец, глубокой преданностью стране, на которой, казалось, уже пора поставить крест, – Франции. Изабелла Кемп долгие годы прожила во Франции и стала фанатичным, непоколебимым другом. Эта девушка, племянница мультимиллионеров, которые всегда жаловались на нищету, она неизменно раздавала свои деньги друзьям, если те по-настоящему в них нуждались, или просто любителям брать взаймы (единственный ее недостаток – она путала одних с другими и всем верила). В начале войны Изабелла организовала кассу взаимопомощи в своей квартире на набережной Вольтера. Монументальная и ростом, и своим благородством, и преданностью, она, как могла, приняла на свои плечи заботу о судьбе Франции, сняла огромный ангар, наполнила его колыбелями и отдала в распоряжение солдатским женам, которым требовалось место, где можно оставить ребенка, пока они искали работу. Эти женщины ставили на пол как попало тощие тюки с пожитками, а дети, разномастно одетые (кто-то – с муниципального базара, другие – от парижских кутюрье), играли, или, спокойно усевшись на горшки, жевали печенье, или разрывали на части плюшевого американского медвежонка.