Моя Шамбала

— Жорик Шалыгин говорит, что Лева Дубровкин все воровские дела знает, потому что сам беспризорничал и даже в воровской шайке был.

Надолго замолчали. Лягушки сначала робко, словно пробуя голос, потом вдруг уверенно и нагло разрушили вечернюю тишину, запели дружно, и трели их заглушили все остальные звуки. Кузнечик, стрекотавший где-то рядом, испуганно умолк, уступив место пробудившейся силе.

— Играть что ли не будем? — подал голос Мотя младший.

— Да уж темнеет, — лениво сказал Каплунский.

— Мне домой пора, мать небось ищет, — нехотя поднялся Пахом.

— Мне тоже, — отозвался Самуил.

— Пошли, правда. Есть охота, — согласился Монгол.

Дома я застал заплаканную мать. Она утешала бабушку, которая в голос причитала. Отец нервно ходил по залу.

— Вовка, ешь сам! Там я тебе на столе все оставила, — сказала мать.

Я сел за стол. Из слов матери и по причитанию бабушки я понял, что Леху снова взяли. Приехал «Черный ворон», и два милиционера увезли моего горемычного неудельного дядьку.

Глава 8

Прокурорские дочки. В лес за порохом. Землянка. Гильза с предсмертной запиской. Костер. Наказание. Сон.

Сквозь сон я услышал голоса матери и тети Нины. Голоса плавали по комнате и сплошным гулом лезли в уши. Потом я стал различать слова. Я проснулся, но лежал с закрытыми глазами, цепляясь еще за ниточку уходящего сна.

— Даром что красивая, а будет так перебирать и в девках останется, — слышал я голос матери. — Другая и некрасивая, а, глядишь, замуж выскочила и жить еще как будет.

— Это уж точно, — поддакивала тетя Нина. — Недаром говорится, «Не родись красивой, а родись счастливой».

— Чем Витька не жених? Воевал, собой видный, серьезный. И семья хорошая. Дядя Петя — шишка по сельскому хозяйству. Тетя Клава сроду за ним не работала.

В голосе матери слышалась обида за Витьку. Тетя Нина чуть помолчала и с матерью не согласилась:

— Да нет, Шур, простоват все же Витька для нее. — Деревенские они, а Ленку вон как воспитали, как одевают. Сейчас-то приехала к родителям из Ленинграда. В институт поступила.

— Ну, не знаю, Витька на руках бы ее носил. Уж очень они гордые.

— Насильно мил не будешь.

— Старые говорят: стерпится — слюбится. А сейчас женихи, где они? Другая рада бы хоть за какого ни на есть инвалида, лишь бы мужик был.

— А по мне, чем какой-нибудь, лучше вообще никакой, — зло ответила тетя Нина. Недовольные друг другом женщины замолчали.

— Все же Витьку жалко, извелся весь, — примирительно сказала мать.

— Ничего, от этого еще никто не умирал. Сук по себе рубить надо. И Витька твой найдет бабу попроще и думать про Ленку забудет.

В большом доме с высокими окнами напротив жил прокурор с прокуроршей и двумя дочерьми, Еленой и Эллой. Девятнадцатилетняя Елена была настоящей красавицей, и за ней робко ухаживал демобилизованный офицер Витька Голощапов. Ходил Голощапов в военном кителе без погон, в синих галифе и хромовых сапогах. Китель украшали желтокрасные нашивки о ранениях и шесть медалей. Голощаповы занимали просторную квартиру в нашем доме, а окна их выходили на улицу и смотрели на прокурорские окна.

Наша ровесница Элла с нами не водилась, ее учили играть на пианино, и она изводила улицу гаммами. Кроме гамм мы от нее больше ничего не слышали. Иногда она пела под свои гаммы, голоса не хватало, и она пускала «петуха». Мы дразнили Эллу с улицы, кукарекая на все лады. Тогда ее мать захлопывала окна, предварительно обозвав нас «хулиганьем» и «босью драной».

Жили прокуроры богато, У них был телефон, может быть, единственный на улице. Позже телефон поставили переехавшим в наш двор в пустующую квартиру в кирпичном доме Григорянам. Месроп Аванесович Григорян, отец Армена и его сестры Таты, работал в горкоме партии.

— Мам, есть хочу! — окончательно стряхнув с себя сон, заявил я.

— А, проснулся. Умойся сначала, потом будешь есть.

— Хотя бы «здравствуй» сказал, жених, — засмеялась тетя Нина.

— Здравствуйте.

— То-то здравствуйте! — ворчливо заметила мать. — Сегодня-то куда вас понесет? — От ребят отбою нет. Где носит, с кем носит? Улица, одна улица на уме, — пожаловалась мать тете Нине.

— Здоровый парень, чего ему не носиться? — заступилась за меня тетя Нина. — Пусть мускулы нагуливает.

Я не сказал, куда меня понесет сегодня, потому что сегодня мы шли в лес, куда дорога нам была заказана. В лесу оставались еще снаряды, патроны и могли быть мины. И хотя минеры поработали везде, где могли быть мины, опасность наткнуться на мину оставалась. Все еще помнили, как на мине в Медвежьем лесу подорвались братья Галкины и Толик Беляев из нашей школы. Старшего Галкина разнесло на куски, Толику оторвало ногу и ранило в голову, и он так и умер, не приходя в сознание. Младшему Галкину, наверно, потому что он шел последним, «повезло»: он лишился двух пальцев на левой руке, у него осколком вырвало щеку и контузило. Минеры еще раз прочесали лес миноискателями, но кроме мин оставались еще патроны, неразорвавшиеся снаряды, гранаты.

Тогда попало под горячую руку от матери Ваньке Пахому. Она отодрала его ремнем, приговаривая:

— Не ходи в лес, не ходи!

Мы потом спросили, заступаясь за Ваньку: