Моя Шамбала

— Даже собаки нет? — удивился Дурнев.

— Почем ты знаешь? — спросил Себеляев.

— А чего тут знать? Не брешет, значит нет. У нас у Дорфманов мимо ворот пройдешь, так полдня потом собака брехать будет.

— Кто там? — теперь голос был рядом, за калиткой.

— Мы к Матвею Захаровичу, ученики, — вразнобой ответили мы.

Звякнул засов, и калитка отворилась. Немолодая уже женщина с грустными карими глазами, очень похожая на Филина, стояла перед нами. Тот же взгляд, как бы исподлобья, хотя она и была без очков, тот же крупный, но правильный нос. Изпод простенькой ситцевой косынки, завязанной узлом сзади, выбивались темнорусые с проседью волосы. У Филина волосы были белыми как мел, которым он писал на доске условия задач, но, наверно, раньше они были вот такими темнорусыми, как у сестры.

— Проходите, я ему скажу, — в голосе женщины было удивление. Она пошла вперед, у дверей обернулась:

— У нас, кстати, в доме колокольчик. Нужно было подергать за проволочную петлю справа от калитки.

Действительно, через весь сад от забора тянулся тонкий проволочный шнур. Мы просто не заметили проволочную петлю у калитки.

— Подождите минуточку! — сказала женщина и ушла в дом.

Мы огляделись. Весь сад состоял из нескольких яблонь и ягодных кустов вдоль проволочной ограды, отделявшей соседние участки слева и справа. Вдоль дорожки еще стояли цветы: коготки, бессмертники, и чудом держались астры. Дорожку, вымощенную когда-то давно красным кирпичом, который высыпался от времени, устилали жухлые листья. Домик был невелик и стар. Крыша под железом, но облезлая, оттого что ее давно не касалась краска. Фундамент чуть просел, от чего и двери, и окна покосились. Стекла в окнах были вставлены местами из половинок, а стыки замазаны для тепла замазкой. За домом угадывался небольшой огородик, вряд ли больше двадцати метров в длину: нам виден был тупик из редких, черных от времени, досок.

— Входите! Матвей Захарович вас ждет. Только он просит извинить его. Ему нельзя вставать.

Мы не заметили, как открылась дверь, и к нам снова вышла сестра Филина. Она провела нас через сенцы, где в беспорядке, на небольшом квадратном столе, на полу, на стульях стояли пустые банки, бутылки, а в углу теснились мешки, наверное, с картошкой, приготовленной для засыпки в погреб, в комнату с низким потолком, до которого каждый из нас мог дотянуться рукой. В углу стояла железная узкая кровать, на которой полулежал на высоко поднятых подушках наш Филин. Нижняя рубаха (к таким рубахам солдатам выдают кальсоны с тесемками внизу у щиколоток) белела в тускло освещенной одним окном комнате.

— Здравствуйте, Матвей Захарович! — ребята неловко поздоровались и замолчали, не зная как вести себя дальше.

— Здравствуйте, здравствуйте, орлы! — голос Филина будто смазали елеем. Он звучал вкрадчиво и ехидно. — Пришли все же! Не испугались!.. Это кто ж тут у нас? Ну, конечно, Богданов, Третьяков, Анохин. И Дурнев тут, и Аникеев, и Себеляев… — Теперь в его голосе было удовлетворение.

— Матвей Захарович! — начал Богданов. — Мы просим у вас прощения за наш дурацкий поступок. Мы сознаем, что поступили подло.

— То-то, что подло. А ты, Богданов, выходит, за всех отдуваешься. Вон как у тебя лихо все получается, «осознали», «поступок». Прямо, как на собрании. Ты-то этого не делал, небось? — Филин дышал тяжело. Видно, говорить ему было трудно.

— Не делал! Но…

— Это я подпилил ножку! Я не думал, что все так выйдет, — тихо сказал Аникеев.

Ребята изумленно глядели на Аникеева, а он стоял бледный, с дрожащими губами, и слезы готовы были брызнуть из наполненных глаз.

— Простите меня! — и он, не дожидаясь, что скажет Филин, бросился вон из комнаты. Что-то громыхнуло в сенях, хлопнула дверь.

— Остановите его. Скажите, что я на него не сержусь.

Дурнев кинулся было за Аникеевым, но вернулся тут же и сказал:

— Не догнать. Он уже по улице бежит.

— Вот вам и Аникеев! — сказал растроганный Филин, — А ведь это поступок!.. И главное, что сам!

— Матвей Захарович, — загалдели ребята разом. Мы вас любим. Не уходите от нас.

— Вера! — позвал Филин.

Вера не услышала, и Пахом сходил за ней.

— Вера, принесика этим замечательным хлопцам яблочек.

— Пахомов! — удивился вдруг Филин. — Это кто ж тебя так разукрасил?

— Да так! — Пахом поспешил закрыть ладонью фингал под глазом и отступил ближе к двери, где потемней.

— Это они с Аникеевым подрались, — проговорился Себеляев, и запоздалый толчок в бок не успел остановить его.

— Ах, вот оно что! — понял Филин и перевел разговор на другую тему, чтобы не смущать Пахомова.

— Как там в школе? Кто ведет математику? — поинтересовался Филин.

— У нас вместо математики физика.

— Это плохо, — нахмурился Филин.

— Поправляйтесь скорее, Матвей Захарович.

— Постараюсь, — усмехнулся грустно Филин. — Стар я уже. Поправиться хочу, да организм мне плохо помогает. Не справляется… А где же остальные? Я не вижу Агаркова, Семенова.

— Мы, Матвей Захарович, решили, что всем идти неудобно. Мы делегацией.

— Молодцы все же, что пришли. А вот и яблоки.

В комнату, улыбаясь, вошла сестра Филина. Она несла большую вазу спелого «штрифеля».