Моя Шамбала

— Дурак! Весь класс изза тебя попухнет. И Филина жалко. Старик ведь.

— Жалко у пчелки! — вставил Дурнев, заступаясь за Аникеева. — Тебе что, больше всех надо? Пусть пилит. Вот потеха будет.

Дурнев засмеялся, предвкушая зрелище. Его поддержали Себеляев и Кобелев.

— Дураки вы, пацаны! Вовец, хоть ты скажи, — повернулся ко мне Богданов.

— Аникей! Женька верно говорит. Изза тебя все погорим, — попытался я уговорить Аникеева.

— Кончай, Аникей! — неожиданно вмешался Пахом. — Узнают, из школы вылетишь.

— Ты что ли донесешь? — Аникеев поднял голову и с угрозой произнес:

— Смотри, Пахом.

— Я доносить не буду. А морду тебе начистить могу.

Пахом принял нелегкое решение. Лицо его побледнело, а желваки заиграли на скулах, хотя внешне он старался быть спокойным. Аникей опешил. Так с ним еще никто не разговаривал. В школе он боялся только Семенова. Но Семенов, сознавая свою силу, вел себя тихо, ни во что не вмешивался и не становился на чью-либо сторону. Аникеев перестал пилить, да там уж и пилить было нечего: ножка держалась на одной щепочке.

— Кто? Ты? — Аникеев спрятал полотно во внутренний карман потертого куцего пиджачка и пошел к парте, за которой сидел Пахом. Пахом встал.

— Стой, Аникей! — Агарков встал между Аникеевым и Пахомовым. Агарков был не слабее Аникеева, но силой они ни разу не мерились.

— Хочешь чкаться, давай, как полагается, после уроков, как договоритесь. Согласен, Пахом?

— Согласен! — осипшим голосом сказал Пахом. Класс ответил одобрительный гулом.

— Где будете чкатъся?

— Мне все равно! — ответили оба соперника.

— За сараями согласны?

— Согласны, — ответил за себя и за Пахома Аникеев. Пахом пожал плечами.

Прозвенел звонок.

— Договорились. После уроков. Правила установим на месте, — торопливо закончил Агарков и пошел на свое место.

Филин вошел в класс и оглядел всех поверх очков. Класс дружно встал. Филин махнул рукой: «Садитесь». Воцарилась мертвая тишина. Филин бросил журнал и тощий черный портфель, вытертый по сгибам до белизны, на стол и еще раз, сдвинув рукой очки, оглядел класс.

Филин сел, ножка подломилась, и старик всем своим грузным телом грохнулся на пол. Ища опору, он ухватился за стол, стол накренился, и на Филина свалился сначала портфель, потом журнал и чернильница, а потом и сам стол. Филин сидел на полу, очки свалились с носа и висели на одной дужке, мутные глаза его беспомощно моргали. Он пытался подняться, но это ему не удавалось. И вдруг Филин разразился бранью.

— Мерзавцы! Всех вон из школы! Скоты! Вас сечь надо! Розгами! В колонии вам место, а не в школе! Ах, негодяи!

И вдруг Филин заплакал. Он сидел на полу и даже не делал попытки встать, потому что не мог. Женька Богданов, а следом я и Пахом бросились к Филину и помогли ему подняться. Кто-то сбегал в учительскую за стулом. Стол поставили на место. От чернильницы непроливайки на полу остались брызги, и Пахом, взяв тряпку с доски, стал стирать следы, размазывая их еще больше по полу. Филин сидел молча, положив руки на стол и сжимая и разжимая кисти рук, словно массируя их. Попробовал взять ручку, но пальцы дрожали, и Филин оставил ее. Потом взял журнал и портфель, с трудом встал и пошел вон из класса, тяжело передвигая ноги.

— Урока не будет, — бросил он на ходу.

— Ну и сволочь же ты, Аникей! — убежденно сказал равнодушный Семенов.

— Да ладно! — отмахнулся притихший Аникеев. По лицу было видно, что он напуган.

Весь класс с тревогой ждал появления директора или завуча. На Аникеева старались не смотреть, а он замер в своем углу на задней парте и что-то сосредоточенно вырезал перочинным ножом на ученической ручке. Агарков с Кобелевым играли в перышки. Агарков ловко переворачивал металлические перья своим пером, и возле него выросла целая горка перьев. В классе стояла напряженная тишина, и все разговаривали шепотом.

К нашему удивлению, ничего не произошло. К середине урока пришла классная Зоя Николаевна и заставила писать диктант. Мы безропотно подчинились.

После уроков мы, соблюдая конспирацию, по одному — по двое потянулись за школьные сараи.

Пахом с Аникеевым сразу стали друг против друга, исподлобья поглядывая один на другого и сжимая кулаки. Мальчишки теснились рядом, но расступились, когда Агарков, самоизбранный судья, попросил всех отодвинуться.

— До первой крови или до пощады? — спросил Агарков.

— До пощады, — Пахом решил драться до победного конца.

— До пощады! — согласился Аникей.

— Лежачего не бить, ногами не бить, в руках чтоб ничего не было.

Но Пахом и Аникеев Агаркова уже не слушали. Они уже сходились грудь с грудью и толкались плечами, приговаривая, как всегда в таких делах: «Ну, ударь», «Что? Бздимо?», «Начинай!», «Ты начинай!»

Первым ударил Аникей. Ударил в лицо. У Пахома появилась кровь из носа. Пахом вытер нос тыльной стороной ладони и размазал кровь по лицу. Аникей усмехнулся и торжествующе посмотрел в нашу сторону.

— Дай ему, Аникей! — маленький, но злой Себеляев, Кобелев и Дурнев — вот и все, кто болел за Аникеева. Все остальные желали победы Пахому. И Пахом не разочаровал нас.