Моя плоть сладка

Бенколин раскурил сигару.

– Верно, верно, мадемуазель! Вы думали о другой. Я уверен, что вы видели не мадемуазель Дюшен. Просто для вас этот вопрос явился неожиданным. Поэтому вы рискнули и быстро описали другую женщину, которая вам тоже чем-то запомнилась… Меня удивляет…

– Ну?

– …меня удивляет, – задумчиво продолжал Бенколин, – почему вы сразу вспомнили о ней. Странно, что вы тотчас дали нам точное описание мадемуазель Клодин Мартель.

Глава 4 Как некий миф стал реальностью

Бенколин выиграл. Вы могли бы это заметить по слабому движению его губ, по сдержанному дыханию, по выражению глаз.

Потом мадемуазель Огюстен засмеялась.

– Ну, мсье, я не понимаю вас! Описание, которое я дала, вы можете применить к любой…

– Вы допускаете, в таком случае, что никогда не видели мадемуазель Дюшен?

– Я ничего не допускаю. Как я уже сказала, мое описание подходит к тысяче женщин…

– И только одна из них умерла здесь…

– …и тот факт, что мадемуазель Мартель случайно оказалась похожей, не что иное, как совпадение.

– Вот как! – усмехнулся Бенколин. – А откуда вы знаете, как выглядит мадемуазель Мартель? Ведь вы ее еще не видели!

Девушка покраснела, на ее лице появилось раздраженное выражение. Не потому, что Бенколин обвинял ее, а потому что загнал ее в угол. Любой, кто соображал чуть больше ее, – приводил Мари в бешенство. Она откинула назад волосы.

– Не считаете ли вы, – холодно произнесла Мари, – что мне нравятся ваши полицейские фокусы? Хватит!

Бенколин покачал головой, и это движение еще больше разозлило ее.

– Нет, мадемуазель! У меня, есть еще вопросы! Я не могу вас так легко отпустить.

– Как полицейский, вы имеете на это право.

– Совершенно верно. Я думаю, мы можем допустить, что оба убийства – убийство Одетты Дюшен и убийство Клодин Мартель – связаны между собой. Очень тесно связаны. Но пока мне хотелось бы перейти к третьей даме, наиболее загадочной из всех. Ола, кажется, часто здесь появляется. Я имею в виду женщину, чье лицо никто не видел, но она носит пальто с меховым воротником и коричневую шляпку. Сегодня ваш отец поделился с нами интересной историей…

– О, матерь божья! – крикнула Мари Огюстен. – И вы слушаете эту старческую болтовню? Так, папа! Что ты им сказал?

Старик вздрогнул.

– Мари, я твой отец! Я рассказал им то, что считаю правдой.

Впервые лицо девушки выразило нежность. Она встала, подошла к отцу и обняла его за плечи.

– Послушай, папа, – пробормотала она, глядя ему в глаза. – Ты устал. Иди и полежи. Отдохни. Эти господа больше не нуждаются в разговоре с тобой. Я могу сообщить им все, что они захотят узнать.

Она бросила на нас взгляд, и Бенколин кивнул.

– Ну, если вы не возражаете, – нерешительно сказал старик. – Это большой удар. Не знаю, был ли я когда-нибудь так же расстроен… – Он сделал неопределенный жест. – Сорок два года, сорок два года, – продолжал он, вставая, – сорок два года, у нас было имя. А теперь оно потеряно для меня. Да…

Он печально улыбнулся. Потом повернулся и направился к выходу. Мари Огюстен глубоко вздохнула.

– А теперь, господа?

– Вы уже готовы утверждать, что эта женщина – миф?

– Естественно. Это фантазия моего отца.

– Согласен. Но есть одна маленькая деталь, о которой я хотел бы упомянуть. Ваш отец с гордостью произнес свою фамилию. Он гордый человек. Его работа приносит доход?

Девушка забеспокоилась, чувствуя ловушку.

– Не вижу связи, – медленно ответила она.

– И однако она есть. Он говорил о своей бедности. Вы испытываете финансовые затруднения?

– Да.

Бенколин вытащил изо рта сигару.

– Ему известно, что различные банки Парижа имеют ваши вклады на сумму примерно в миллион франков?

Мари Огюстен молчала. Бледность покрыла ее щеки.

– Так что теперь скажете мне? – спокойно спросил Бенколин.

– Ничего, – хрипло произнесла она. – Ничего, кроме того, что вы умный человек. О, мой бог! Вы очень умный человек. Я полагаю, вы скажете ему?

Бенколин пожал плечами:

– Необязательно. Ага! Кажется, прибыли мои люди.

С улицы донесся рев сирен машин Сюрте. Потом шум стих, и мы услышали громкие голоса. Бенколин торопливо пошел к двери. Я взглянул на изумленное лицо Шамона.

– Какого черта все это значит? – простонал он, – Я ничего не могу понять. Что мы делаем? Что… – Кажется, он сообразил, что разговаривает с Мари Огюстен, и смутился.

Я повернулся к ней.

– Мадемуазель? – сказал я, – приехала полиция, они докопаются до всего. Если вы хотите уйти, думаю, Бенколин не будет возражать.