Моя первая любовь

— Вишенка, чего застыла? — тихо спросил он. — Нам репетировать нужно. Или хочешь попробовать? Ты же вроде в театральном? А там все с голосами.

— А давай! — встрял Славик.

Я, конечно, пела дома, когда оставалась одна. А последнее время постоянно исполняла песни Рафаэля, выученные при помощи пластинок. Но я точно знала, что вокальных данных у меня нет.

— Голос слабый, — ответила я, глядя отчего-то на ухмыляющуюся Тату.

В тот момент я будто разум потеряла, хотелось лишь одного: утереть ей нос любым способом. И я была готова даже петь, лишь бы она перестала так насмешливо улыбаться.

— Микрофон усилит, — сказал Пашок. — А вдруг ты скрытый талант? Новая поп-звезда?

Я посмотрела на ребят, они улыбались. Умом я понимала, что они просто прикалываются, но, что называется, «закусила удила» и подошла к микрофону. Рони глянул на меня изумленно, но место уступил. Он даже спрыгнул в зал и уселся рядом с Татой, обняв ее за плечи. Это еще больше меня разозлило, и я с деловым видом постучала пальцем по микрофону и тихо проговорила: «Раз, раз…» Тата засмеялась и перекинула ногу на ногу.

— Выступает Вишенка! — громко объявил Славик за моей спиной и провел медиатором по струнам.

Пашок прытко занял место за ударной установкой и выбил какую-то замысловатую дробь.

— Что будешь исполнять? — серьезно спросил Петр.

— «Tema de amor», — сообщила я.

— И чего это? — удивился он.

— «Тема любви», поет Рафаэль Санчес.

— Ни фига себе… короче, давай начинай, а мы подхватим! — сказал Славик. — Тональность знаешь?

— Нет! Я вообще петь не умею, — запоздало призналась я.

— Ребята, долго еще? — раздалось с первого ряда.

Я глянула на обнимающуюся парочку, откашлялась и запела:

— Dicen que somos dos locos de amor… Que vivimos de espaldas al mundo real… Pretendiendo lograr de la gente un favor… Que nos dejen querernos en paz[4]…

Славик лишь пару раз прошелся по струнам. Потом все стихло. Я только слышала, как мой голос, приобретая резкие высокие тона, невероятно схожие с визгом забиваемого поросенка, несется по залу. Даже моему невоспитанному в музыкальном смысле уху было ясно, что гармония в пении полностью отсутствует. И я замолчала. Пару секунд в зале стояла гробовая тишина, я даже слышала, как гулко бьется мое сердце. И вот взрыв хохота накрыл меня волной. Давно я не видела, чтобы люди так смеялись. Пашок даже упал со стула, уронив барабанные палочки. Я сквозь слезы смотрела на корчившегося от неудержимого хохота Рони, на ехидно улыбающуюся Тату. Потом не выдержала и убежала.

Дома проплакала весь вечер, закрывшись в своей комнате и не отвечая на вопросы родителей из-за двери. Поздно ночью нарисовала открытку, озаглавив ее «Тема любви». Изобразила, как могла, цветочки и сердечки и написала внутри перевод этой строфы из песни Рафаэля, которую пыталась сегодня исполнить: «Говорят, что мы — сумасшедшие от любви, что мы живем вне реальности, стремясь добиться от людей одного — чтобы они оставили нас в покое…»

Адресовав открытку «милому Рони», я немного успокоилась и легла спать.

Проснулась рано и в боевом настроении. Родители собирались на работу и очень удивились, что я уже на ногах. Мама осторожно спросила, отчего я так вчера расстроилась, я ответила, что поругалась с подружкой. Она снова предложила поехать к бабушке в деревню. И я снова категорически отказалась. Как только они ушли, я бросилась искать чистый конверт. Засунув в него самодельную открытку, заклеила и подписала: «Андрону от Вишенки». Позавтракав, тщательно изучила свой гардероб. Но ничего эффектного в нем не имелось. Платья, юбки, футболки были куплены или на рынке, или в универмаге, кое-что мама пошила сама. Недолго думая, я вынула синюю расклешенную юбку из плотного хлопка и отрезала подол сантиметров на двадцать. Подрубив край на швейной машинке, примерила. Юбка стала почти такой же короткой, как у Таты, и открывала мои худощавые стройные ноги. Нашлась и ажурная кофточка в обтяжку. Ее связала мама, а я потом неудачно постирала, и вещь уменьшилась размера на два. Но сейчас мне казалось, что именно так и должна выглядеть крутая девчонка, фанатка ВИА. Одно угнетало: у меня не было босоножек на высоких каблуках. И я вынула из шкафа мамины. Правда, она носила на размер меньше, чем я. Но разве такая мелочь могла остановить? Подумаешь, пальцы вылезают за край! Никто и не заметит, так я рассуждала. И после краткого раздумья наложила на ногти алый лак, хотя обычно пользовалась бесцветным. Нарядившись, я плойкой соорудила локоны, затем напудрила лицо, подвела глаза и накрасила губы яркой маминой помадой.

«Просто класс! — метались мысли, когда я изучала свое отражение в большом зеркале платяного шкафа. — Давно пора было собой заняться!»