Моя незнакомая жизнь

Мы ходили туда с Игорем. Там никто уж ничего не строил – и некому было, и не хотели люди жить на таком ужасном месте. Телеховцы говорили, что иногда осенними ночами, когда с болот наступает туман, ракитчане возвращаются в село, бродят там и тяжело стонут, не находя своих домов. И тогда снова слышно, как плачут дети и голосят женщины, а под утро все затихает. Мы с Игорем не слишком верили этим рассказам, но, однако же, пошли в Ракитное днем. Материализм там или что угодно, а только никакая сила не заставила бы нас пойти ночью. Днем тоже было страшно. Ветер путался в вершинах сосен, и тишина стояла особенная, кладбищенская. Там, где находился хедер, поставили белый обелиск. Игорь копнул рядом саперной лопаткой, и сантиметров через тридцать на глубине ямки показалось горелое. Мы тогда отпрянули в ужасе, потому что не думали, что это именно то самоеместо…

Я иногда думаю: а что было бы, не начни мы в то лето копать вокруг болот? Как бы все сложилось? Наверное, мы бы выросли и поженились, у нас родились бы дети, и жизнь наша была бы спокойной и счастливой. Но все, что случается с нами, где-то уже записано, потому что цепочка событий тянется, и одно звено выходит из другого. Я и тогда это знала, просто как-то чувствовала. Значит, все случилось так, как и должно было случиться. Никто не виноват.

В середине июля Игорю захотелось поискать патроны, и мы, чтобы случайно не попасться никому на глаза, ушли от деревни Телехово далеко, на Тисву. Это километрах в семи. До войны там, как говорили, тоже было село, а потом партизаны его сожгли, потому что жителей не осталось, а были уже одни немцы. Местных фашисты расстреляли сразу, как заняли село, и устроили в нем что-то вроде форпоста – встречали обозы, госпиталь устроили, ремонтировали машины. И в какой-то день партизаны расколошматили ту Тисву так, что и печных труб не осталось. А потом ушли, бросив все как есть, мертвые немцы остались лежать под открытым небом. Бабушка вспоминала, вонь от разлагающихся трупов чувствовалась за километр. С годами туда подступило болото, остались только старые доты, да и их наполовину затопило водой.

И вот в наши пустые головы пришла мысль, что было бы хорошо и правильно покопаться там, наверняка ведь найдем патроны, а то и еще что-нибудь. Взяли в сараюшке саперную лопатку, набрали в рюкзак вареной кукурузы, налили в банку компота – и айда! Я иной раз думаю, что сделай мой Вадик что-нибудь подобное тому, что в детстве вытворяла его мамочка, ремня бы сынок получил гарантированно.

До того на Тисве я была лишь единожды – дед Янек ездил за торфом, и я увязалась за ним, вот он и порассказал мне о тамошних местах. Правда, его рассказ меня особенно не заинтересовал и не испугал вовсе, но дорогу я запомнила. И как раз туда мы с Игорьком приплелись аккурат к полудню.

Тисва была небольшой деревенькой, и когда мы пришли, там уж и следа не осталось, что когда-то здесь жили люди. Под ногами хлюпала вода, воняло гнилым камышом и ряской, и только несколько бетонных надолб торчали то там, то сям, как надгробия. Не знаю, чего мы ждали, но только враз поняли, что если и есть тут патроны, то искать их напрасно – болото же вокруг.

– Смотри, там вроде бы посуше, давай копнем. Зря, что ли, тащились в такую даль? – Игорь решил, видимо, для очистки совести поискать. – Или как?

– Ну, давай копнем. Вон, все ноги обстрекала в камышах. И правда, зря, что ли?

Мы пробрались на островок. Какая-то насыпь, на ней несколько камней. Как они тут оказались? А, ладно, неважно. Есть лопатка и есть желание покопаться в земле, а до обычных камней нам нет дела.

– Смотри, гильзы. – Игорь подбрасывает на ладони ржавые цилиндры. – От немецкого автомата…

– Да тут везде полно этого добра. Как дождь, так их и вымывает. Может, что-то поинтереснее найдем.

Например, вот это. Почерневшая полукруглая табличка на цепочке, на которой видны контуры готических букв и цифры. Мы откладываем ее в сторону – позже разберемся. Игорь увлеченно роет влажную землю, вернее торф, а я отгребаю ее руками. И вдруг среди мягкого грунта натыкаюсь пальцами на что-то твердое.

– Смотри, Ань, что это?

Не «что», а «кто». Точнее, когда-то было кем-то. Короче говоря, скелет. Или часть.

– Немец.

Конечно, немец. На шее железный крест на повязке, которая распадается в руках. Череп пробит – рана, видимо, была страшная. Черные, или почерневшие, лоскуты, оставшиеся от мундира.

– Рой осторожно, давай откопаем полностью.

– Подожди, тут надо руками.

– Ну давай руками, все равно измазались уже…

Мы гребем землю, как два экскаватора. Попадаются какие-то металлические значки, мы складываем их в кучку. Череп весело скалится на солнце – ишь, рад небось, что вынули на свет божий, скучно ему было под землей. Солнышко-то ему нравится, а вот остался бы его хозяин когда-то в своей Германии, глядишь, и посейчас был бы жив, а даже если бы и помер, то имел бы индивидуальную могилу и цветы от наследников. Так нет, лежит вот здесь, на чужой земле, а мы, ко всем неприятностям, его еще и грабим.

– Глянь-ка, Ань, портсигар!