Моя любовь когда-нибудь очнется

Я, впрочем, немного преувеличивал. На самом деле Эймос был в неплохой спортивной форме. Правда, после окончания университета он набрал несколько фунтов – десять или двенадцать, насколько я мог судить, – но это был не жир, а главным образом мускулы. Кроме того, у него начали редеть волосы на макушке, поэтому теперь Эймос брился наголо. Он утверждал, что так ему прохладнее и вообще удобнее – меньше мороки. На самом деле Эймос – очень красивый мужчина (я, правда, никогда ему об этом не говорил), к тому же он следит за собой и проводит в тренажерном зале не меньше четырех часов в неделю. Сейчас, при свете луны, отражавшемся от его выбритой макушки, Эймос напоминал мне чернокожего Мистера Пропера с рекламной картинки, только пониже и пошире в плечах, и я порадовался тому, что мы с ним – на одной стороне.

– Слушай меня, недомерок, я всего-то на десять фунтов тяжелее своего игрового веса, а вот ты… Сколько ты весишь? Фунтов сто семьдесят? – Он окинул меня взглядом прищуренных глаз.

– Сто шестьдесят восемь, – сказал я.

– Я так и думал. Это значит, что ты на тридцать фунтов легче своего игрового веса!

– Возможно, но я все равно могу обогнать тебя на любой дистанции, хочешь – на короткой, хочешь – на длинной, – рассмеялся я.

– Рано или поздно ты мне все равно попадешься, и тогда берегись! – сказал Эймос, поигрывая бицепсами. – Я сделаю из тебя рулет по-каролински.

– По-моему, ты зарываешься, Гуталин!.. – заявил я. – Да и руки у тебя наверняка уже не такие сильные, как когда-то.

Вместо ответа Эймос сделал два быстрых шага, наклонился, схватил меня под коленки и с силой толкнул. Все это заняло у него не больше секунды или полутора, но я все равно пролетел по воздуху футов пятнадцать и плюхнулся в воду. Вынырнув, я сразу поплыл обратно к плоту и вскарабкался на него. Нечто подобное я проделывал уже сотни раз, так что мне было не впервой. Усевшись на настил перед шалашом, я выжимал рубашку и смотрел, как Эймос орудует шестом.

Как же это было здорово – вновь оказаться на плоту!

На протяжении нескольких часов мы почти не разговаривали – просто плыли по течению, глядя на звезды, на луну, на темнеющие берега с редкими огнями. Примерно в три пополуночи Эймос первым нарушил молчание. Вынув трубку изо рта, он спросил:

– Ты думаешь о том, о чем я подумал?

Я знал, что имеется в виду. Ведь что бы он ни говорил, именно ради этого Эймос предложил мне прокатиться на плоту. Как и всякому настоящему другу, ему хотелось знать, что у меня на душе, но он не мог просто прийти и начать задавать вопросы, боясь причинить мне боль. Да и мне было бы слишком больно отвечать. Таким образом, для откровенного разговора нам нужны были река, луна и несколько проведенных в молчании часов, за которые Эймос созрел для своих вопросов, а я – для ответов.

Подняв взгляд, я сказал:

– Если Мэгги сейчас в раю, если она качает нашего сына, болтает с Папой, с бабушкой и другими нашими родственниками и поглядывает на меня с небес, значит… значит, она уже не вернется. А ведь я могу прожить еще лет пятьдесят!.. – Я покачал головой. – Даже не знаю, как это у меня получится без нее.

После этого мы еще некоторое время плыли молча, прислушиваясь к тому, как плещет вода о старые кедровые бревна. Где-то на берегу заухала сова, а в воздухе еле уловимо запахло горящими углями и жидкостью для розжига. Эймос продолжал стоять на корме с шестом в руках, но он не греб и вообще не шевелился – только мокрые от пота плечи поблескивали в свете луны. Текла река, текли минуты, но мы по-прежнему молчали.

Должно быть, мой ответ показался Эймосу недостаточно внятным, поскольку он решился задать еще один вопрос:

– Я вижу, что ты держишься… пока держишься. Я только не пойму, что дает тебе силы…

Я плеснул на лицо немного воды и потер глаза.

– Силы мне дает только одна вещь – мысль о том, что Мэгги рано или поздно очнется. И если она очнется, а меня не будет рядом… то есть не будет вообще, а не в тот конкретный момент, когда она придет в себя… Нет, я не хочу, чтобы ее ждало такое же будущее, какое сейчас светит мне. Ни в коем случае!

Блу спал на настиле рядом со мной. Время от времени его уши настороженно приподнимались, но он не открывал глаз. Еще миль пять мы проплыли в полном молчании – только слегка плескала вода за кормой, когда Эймос погружал в нее шест. Ночь была очень теплой и душной, поэтому я время от времени окунал голову в воду, а потом наслаждался прохладными струйками, стекавшими по шее и по груди. Эймос снова раскурил трубку, и в свете вспыхнувшей спички я увидел на его щеках блестящие мокрые дорожки.

Перед рассветом мы немного подремали, а потом забросили удочки. Довольно скоро нам попалось несколько лещей и пара-тройка окуней. Около полудня мы зажарили часть рыбы и с аппетитом пообедали. Когда же над рекой снова начали сгущаться сумерки, мы раскочегарили «Энвируд» и двинулись в обратный путь. Было уже около полуночи, когда мы пристали к берегу в нашей бухточке.

– Возьми рыбу себе, – сказал я, когда мы добрались до моего крыльца, и протянул Эймосу кукан с добычей. – Я не голоден.