Моя легендарная девушка

Хозяйкой магазинчика на Холловей-роуд была старая итальянка с совершенно белыми волосами и кожей цвета жареного цыпленка. Судя по вывеске, ее сыновья тоже были в деле, но я их никогда не видел, так что при случае не смог бы этого подтвердить. Мои претензии к ней, а также причины, по которым она оказалась в моем умозрительном списке достойных отмщения (в самом конце, между управляющим моего банка и мужской одеждой фирмы «Фостер»), заключались в том, что у нее было такое отношение к покупателям, которое вселило бы гордость в душу Муссолини. Каждое утро, когда я забегал в ее магазин, она была привязана к телефону на прилавке, как ребенок пуповиной — к матери, намеренно игнорируя покупателей. Паузы в разговоре, как я выяснил в четверг на собственном опыте, приходилось ждать иной раз до шести минут. Я ненавидел эту женщину, и сейчас, все еще пребывая под действием ярости, внушенной мне Саймоном, я решил, что время возмездия настало.

Она, как обычно, сидела за прилавком и, как обычно, очень громко разговаривала по телефону, время от времени повторяя одно и то же итальянское слово и сочувственно качая головой. В магазине никого больше не было, только мы двое. «Итальянская Бабушка против Вильяма, Учителя Английского. Динь! Динь! Первый раунд». Не знаю, что на меня нашло, но я запихнул два батончика «Йорки», пачку «Роло» и номер «Космополитен» в карман пальто и вышел, не заплатив. Я даже не притворился, что не нашел того, за чем пришел. И хотя она так и не подняла взгляда от прилавка, все равно, выйдя на улицу, я пустился бежать, как оглашенный из пословицы, и так бежал до самой квартиры, представляя, как она, неожиданно заметив мое преступление, прерывает разговор на полуслове и в гневе призывает сыновей — зарезать меня, поскольку дело идет о чести семьи и семейного бизнеса.

Я не таскал конфет из магазина с шестилетнего возраста. Мы с Саймоном схватили тогда по горсти леденцов в магазинчике рядом со школой и затолкали их в штаны, рассудив, что, если полиция нас и остановит, никто не догадается заглянуть туда. Приятно было опять почувствовать необузданные эмоции, вдохнуть полной грудью первобытной романтики, перестать на время думать головой. Кражу пачки «Роло» нельзя было, конечно, назвать преступлением века, но я все равно был счастлив. Важно было то, что я выиграл очко, и теперь у нас с Грубой Старой Итальянкой счет был 1:0 в мою пользу.

В квартире большая часть дыма уже выветрилась, улетела в те края, куда улетает умирать дым. Я проверил автоответчик (ничего) и взглянул на спагетти за окном. Дым из кастрюли уже не шел. К моему удивлению, не все спагетти погибли в огне, отдельные счастливчики плавали на поверхности томатного соуса. Я поймал одну пальцем и попробовал. Спагетти были холодные и мокрые — больше от дождя, чем от томатного соуса. Но если не тревожить обуглившийся слой, остальное вполне можно было есть. Зато кастрюля пострадала довольно сильно, что было плохо, так как я «позаимствовал» ее из семейного набора, несмотря на мамины настойчивые рекомендации этого не делать. «Роло» и «Йорки» я тоже съел. Мне опять стало плохо и очень жалко себя.

Я нашел телефон, набрал номер Алисы и оставил ей на автоответчике сообщение, чтобы она непременно позвонила мне, как только вернется. Пусть будет хоть три часа ночи — это срочно.

Я включил телевизор. Этого действия я старался избегать всю неделю. Как я ни любил смотреть телевизор, сама мысль о времени, которое я провожу за этим занятием, вгоняла меня в тоску и отчаяние — как будто я без сопротивления скатываюсь все ниже и ниже в последние ряды самых отъявленных неудачников. Мама купила мне переносной телевизор на день рождения перед моим отъездом в университет. И сказала: «Он будет тебе вроде друга. Ненавязчивый голос в тишине, когда станет одиноко». Она это очень мило сказала, но с тех пор я боюсь, что, если не буду осторожен, придет день, когда я действительно стану считать телевизор другом.

Ничего интересного не показывали. Я пробежался по каналам, надеясь поймать что-нибудь стоящее. Спорт, что-то из истории искусств, новости, скачки и реклама подгузников. В отчаянии, я решил поискать спасения в чем-нибудь другом. Оставив телевизор работать, я принялся сочинять новое письмо в банк:

Уважаемый сэр!

Я хотел бы объяснить Вам мое текущее финансовое положение. Я только что начал работать учителем в Лондоне. Из-за издержек на переезд в столицу и по причине того, что мне заплатят только в конце сентября, я был бы очень признателен, если бы Вы увеличили мой кредит на 500 фунтов до конца ноября.

С уважением,

Вильям Келли.