Читаем Моя хирургия. Истории из операционной и не только полностью

Мне довелось повидать одни из древнейших скальпелей в мире. Это было в Греции, в Эпидавре, в музее Асклепия. Скальпели, лежавшие за витринным стеклом, были точь-в-точь как наши — те, которыми я оперировал накануне поездки. А ведь им было не менее трех тысяч лет; и хотя они были не из нержавеющей стали, а из потемневшей от времени бронзы, хотя они изрядно подзатупились за те века, что пролежали в бездействии, но, если привести их в порядок и прогнать через стерилизатор, ими вполне можно было работать. А все оттого, что скальпель уже в момент зарождения сразу достиг совершенства. Что можно было улучшить в этом узком ноже, так удобно ложащемся в пальцы и предназначенном для послойного рассечения тканей? Разве только менять его размер да варьировать форму лезвия (конечно, «глазной» крошечный скальпель отличается от ампутационного военно-полевого ножа); но в принципе скальпели все одинаковы. У них есть рукоять — и лезвие с режущей кромкой. Различия между скальпелями — скорее в стиле работы: в том, как хирург держит их и насколько небрежно или осторожно пользуется ими на операции. Скальпель можно взять в руку, как берут писчее перо, — и работать с кропотливостью каллиграфа, выводящего строчку за строчкой; а можно держать, как скрипач держит смычок, — и вести операцию, как вдохновенную музыкальную партию. То есть разница уже не в самих инструментах — а в людях, которые ими работают. В движениях скальпеля проявляется тип и характер хирурга — решительного или осторожного, торопливо-азартного или мелочно-щепетильного, бодрого или уставшего, старого или молодого.

Взяв скальпель в руку, меняешься сам. Еще недавно ты был как-то несобран, думал сразу о множестве разных вещей, большей частью никчемных, — и каша мыслей, клубившаяся в голове, утомляла не меньше, чем каша эмоций в душе. Но стоило переодеться в просторные штаны и рубаху, вымыть руки и обработать их антисептиком, затем просунуть влажные кисти рук в еще теплые рукава халата, а через некое время — и этот момент был, пожалуй, важнейшим — ощутить в пальцах тяжелый и гладкий холодок скальпеля, как ты становился другим человеком. Хирургический нож словно отсекал от тебя лишнее. Нерешительность, вялость, растерянность, даже болезнь (если ты, например, был в это время простужен) куда-то вмиг исчезали, и в душе у тебя оставалось лишь то, что было таким же уверенным, твердым, решительным, острым, как этот блистающий скальпель. Можно сказать, что ты превращался в него, а он становился тобой: на краткое время, за миг до разреза, ты словно сливался со своим инструментом. И уже можно было не думать о положении пальцев, высоте локтя и повороте кисти, силе нажима, наклоне лезвия и еще о множестве тех мелочей, из которых складывается первое движение оперирующего хирурга; достаточно было представить себе, каким должен быть твой разрез, — как кожа уже распадалась надвое за лезвием, наполовину в нее погруженным и продолжающим туго ее рассекать. Сначала разрез был сухим — но вот там и сям набухали кровавые капли (а кое-где даже прыгал алый фонтанчик), и через три-четыре секунды дно раны заполнялось кровью. Теперь скальпель был ни к чему: он свое сделал. Ты клал его на столик сестры — она тут же протирала лезвие салфеткой — и начинал или хрустеть кремальерами зажимов, или прижигать сосуды пинцетом коагулятора. Над раной вился дымок, пахло жареным — а скальпель все это время, скучая, лежал на столике рядом и словно ждал: когда же ты снова возьмешь его в руку?

<p>Сны хирурга</p>

Что ни говори, жизнь хирурга отлична от жизни прочих людей; несомненно, что так же особенны и его сны. Думаю, что и кошмаров наш брат хирург видит больше, чем другие люди. Да и как же иначе: если во сны с неизбежностью переходит та тревога и напряжение, те переживания и опасения, что сопровождают нас наяву? Еще хорошо, что ночные кошмары как непрошенно-быстро заявляются к нам, так же быстро и забываются; я, например, помню лишь несколько.

Однажды мне снилось, что я хожу по коридорам больницы с только что удаленной почкой в руке — с нее еще капает кровь — и пристаю ко всем встречным с вопросом: «Как думаешь, а ее в самом деле нужно было убрать? Или, может, пока больной спит — вернуть эту почку обратно?» Или снилось, что я не могу собрать операционную бригаду и начать операцию — хотя больной уже на столе и спасать его нужно немедленно. Пока отыщешь и приведешь анестезиолога с анестезисткой, куда-то пропадет операционная медсестра; стоит с криком и руганью, буквально за руку, притащить ее — снова куда-то теряется анестезиолог; когда ж наконец все собрались и я, торопясь и волнуясь, занес скальпель — куда-то исчез больной… А как я много раз опаздывал на работу? Снилось, что я тороплюсь на планерку — мне нужно докладывать о погибшем больном, — впопыхах забегаю в конференц-зал — но вдруг замечаю, что стою перед всеми в чем мать родила…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии