Моя другая жизнь

— Пытаетесь лгать, изображая свои поездки не такими, какими они были, ради того, чтобы развлечь читателя?

— Я как раз собирался сказать…

Дальше мне продвинуться не удалось.

— Потому что существует расхожая теория, согласно которой путевые записки есть род беллетристики, ибо вымысел, фантазия — непременная часть процесса писательства. Может, то или иное случилось, может, нет, какая, дескать разница?..

— Это не моя теория, — сказал я, побаиваясь, что она опять не даст мне закончить. — Я стараюсь описывать людей и события в точном соответствии с реальностью. Так, как было дело. И горжусь тем, что говорю правду, поскольку правда всегда интереснее любой выдумки.

Она протянула руку, схватила свой диктофон и выключила его.

— Отличный финал. Спасибо за интервью.

«Какое интервью?» — чуть было не воскликнул я.

Я же ей почти ничего не сказал. Она, казалось, этого даже не заметила. В последующие несколько минут она убирала в сумку свои записи и диктофон в футляре на молнии. Час ее уже истек, она даже, пожалуй, пересидела. Впрочем, сие не играло роли.

Момент был критический — последнее интервью в этот день и на этой неделе, последнее интервью в отеле чужого города и целый уик-энд впереди, пустой и скучный. Для меня, по крайней мере. Я подумал: не пригласить ли мне ее выпить по стаканчику? Мы бы потолковали о Сиднее, о краткости моего визита, о насущных сложностях, связанных с рекламированием книги. Правда, такая откровенность могла оказаться рискованной.

Я колебался, потому что чувствовал: она согласится. Стаканчик означал пару стаканчиков, обед сулил большие перспективы, равно как и остаток вечера. Предложение выпить, адресованное незнакомой женщине в таком городе, было серьезной авантюрой. И все-таки мне хотелось узнать ее поближе.

— Может, пропустим вместе по стаканчику?

Она отреагировала мгновенно, словно именно этого от меня и ждала, но вместо того чтобы сказать «да», взялась за подлокотник кресла и встала. Разрез на юбке был предназначен не для сидения, а для движения. Процесс вставания состоял из нескольких четких этапов, похожих на хорошо продуманные танцевальные па, которые делаются все смелее. Но закончилось все не так, как я предполагал.

— Спасибо, — произнесла она, и это означало «Спасибо, нет». — Не хочу вас задерживать. Вы и так уделили мне массу времени. К тому же у вас наверняка есть другие планы.

— Нет у меня никаких других планов, — сказал я и немедленно об этом пожалел.

— Зато у меня есть, — сказала она.

И направилась к двери; ее каблучки, посмеиваясь надо мной, звонко стучали по гладкому полу.

* * *

Я выпил свой стакан в одиночестве. Меня слегка обидело то, как она распорядилась моим временем, как испытывала мое терпение. С острой неприязнью я вспомнил и ее замечание о моем письме домой. Тем не менее думать, что она меня поддразнивала, не хотелось.

Она была путешественницей, сомнения тут исключались. Ее замкнутость, явная внутренняя сила одновременно и привлекали, и раздражали. Она отлично сознавала свое превосходство: ее путешествия не шли ни в какое сравнение с тем, как медленно, трудно я бродил по миру, с этим непрестанным «поглядите же на меня!» из моего путевого блокнота. Она была путешественницей. Я — писакой. Размышления навели меня на мысль о рассказе — таком, каких я прежде не читал, но теперь страшно захотел прочитать. Рассказе, который доказал бы, что идея сочинить его вполне плодотворна.

Прозаик, много пишущий о путешествиях, отправился в рекламную поездку далеко за море. Не в Австралию, а, скажем, в Новую Зеландию (упомянуть о продуваемых ветрами безлюдных улицах Веллингтона). Местная журналистка берет интервью у этого симпатичного парня. Нужно будет описать выстывшую комнату отеля, отсвет неба, напоминающего перламутровую раковину, редких прохожих, все эти шляпы и ворсистые свитера… Вместо того чтобы позволить писателю отвечать на вопросы, женщина болтает о пустяках, поминутно его перебивая. Потом она рассказывает ему о своих странствиях, и писатель понимает, что ее приключения куда интереснее, чем его собственные. Потрясенный, он начинает сам ее расспрашивать. Словом, эта женщина и есть героиня повествования.

Рассказ мог бы стать восторженным описанием путешественницы, но ирония заключалась в том, что на вид она была ничем не примечательной особой, заурядной жительницей этого унылого, богом забытого города. Однако на ее примере я сумел бы показать то, что давно и остро ощущал сам. Что неизбежные в дальних странствиях тяжелые испытания, опасности, неудачи, смертельный риск выпадают на долю тех, кто в жизни не написал ни строчки. Истинные путешественники — люди, неведомые миру.