Мой талисман

Сергей вышел на улицу и пошел вдоль ограды посольства в надежде найти кэб. Ему повезло – прямо за углом стоял свободный экипаж, и князь велел везти себя в порт, где сегодня назначил встречу самому толковому из своих агентов – молодому инженеру с военной верфи. Зима в Лондоне была, как всегда, мягкой, но сегодня холодный ветер был особенно неприятным, а внутри кэба было достаточно тепло. Молодой человек откинулся на подушки и закрыл глаза, и тут же из теплой черноты перед ним появилось лицо Холи. Она была такой, какой он видел ее в последний раз на их помолвке – в ослепительно-белом шелковом платье с широкой полосой вытканных фестонами кружев вокруг низкого выреза, открывающего нежную грудь. Невеста улыбнулась ему и сказала:

– Отпускаю тебя.

Она повторила это еще дважды. Видение было таким ярким, что Сергей тут же открыл глаза, ожидая, что увидит девушку в экипаже, но он был один. Однако черная тоска, накрывшая его в посольстве, отступила, на душе сделалось легко и весело. Этого чувства свободы не было уже давно, молодой человек даже забыл, что это такое. Он вздохнул полной грудью, не понимая, откуда такое облегчение. Сергей снова чувствовал себя молодым, здоровым и полным сил. Вернулась и былая уверенность в том, что они с Холи будут счастливы.

«Не беда, что она не пишет, – подумал князь, – сегодня же напишу сам, ведь фельдъегерь уедет только завтра».

К Сергею вернулось хорошее настроение, он даже остановил кэб, не доезжая до порта, чтобы пройтись и подышать полной грудью. Назначенное свидание тоже оказалось плодотворным. Князь возвращался в посольство с подробными расчетами новейшей паровой машины. Он вошел в свою квартиру при посольстве и, положив расчеты на стол, сбросил тяжелый сюртук. Рука скользнула по его борту, и под пальцами молодой человек нащупал ребро конверта.

«Письмо Софи, – вспомнил он, – нужно прочитать его».

Передав сюртук камердинеру-англичанину, служившему у него уже больше двух лет, Сергей в рубашке и жилете прошел в свой кабинет. Хорошо зная его привычки, Джек развел огонь в камине и зажег свечи на столе. Князь сел в кресло и сломал печать на конверте. Письмо сестры оказалось на удивление коротким. Она писала:

«Серж! Приезжай, как только сможешь. Все очень плохо. Боюсь, что ты можешь и не успеть. Софи».

За скупыми строчками сквозило отчаяние. Это было так не похоже на его сильную и энергичную сестру. Следовало ехать немедленно. Порадовавшись, что сегодня он получил такие важные документы, что можно на время оставить работу, Сергей запечатал пакет для Вольского, написал прошение об отпуске по семейным обстоятельствам на имя графа Ливена и положил перед собой чистый лист бумаги. Он, наконец, был готов написать Холи. Чувства, которые прорвали все барьеры и теперь весенним садом цвели в его душе, рвались на бумагу, но молодой человек сминал один лист за другим. Все выходило не так. То получалось слишком сухо, то слишком страстно, он никак не мог нащупать верный тон. Только с пятой попытки получилось короткое письмецо, которое Сергей счел приемлемым. Да, это было то, что нужно. Он перечел письмо и запечатал своей печатью. Самое большее через десять дней невеста получит это письмо и, возможно, тонкая корочка льда, которая легла между ними, растает. Князь очень надеялся на это. Но сейчас его звал долг.

Передав пакет, предназначенный для Вольского, и письмо к невесте лично в руки графа Ливена, Сергей договорился об отпуске и отправился в порт. Корабль, отплывающий в Кале, заканчивал погрузку, и его капитан пообещал подождать еще одного пассажира. Князь вернулся домой, быстро собрал вещи и, объявив камердинеру, что отправляет его в отпуск на три месяца, выдал Джеку деньги. Все дела в Лондоне были завершены, и Сергей уже был мыслями на озере Комо. Письмо сестры не оставляло надежд, но он, по детской привычке, все-таки надеялся, что с родителями все будет хорошо.

Спустя сутки, наняв в Кале почтовую карету, Сергей отправился в Брюссель. Он останавливался в гостиницах раз в трое суток, чтобы хотя бы одну ночь провести лежа, все остальное время он трясся в экипажах, уговаривая кучеров ехать и по ночам. Но все равно – лошади могли бежать только так, как бегают лошади, поэтому путь до озера Комо занял почти двадцать пять дней. Усталый, обросший, в мятой одежде, он, наконец, вышел из почтовой кареты у ворот виллы, где жили его родители, и по траурному венку на калитке понял, что он все равно опоздал. Князь Иван Курский скончался за четыре дня до приезда сына, а его жена, сломленная горем, сама находилась на грани жизни и смерти.

– Серж, болезнь развивалась молниеносно, – рассказывала брату Софи, – хотя доктор Шмитц предупредил меня, что папа безнадежен, внешне тот был таким же, как всегда. Он много гулял, хорошо себя чувствовал, увлекся садоводством, те клумбы, мимо которых ты шел от калитки, посадил отец. Но полтора месяца назад все резко изменилось. Он начал таять, а последние дни задыхался так, что на это было страшно смотреть. То, что господь забрал папа к себе, стало благом для него…