Мой суженый, мой ряженый

— Ладно. — Он в мгновение ока стал абсолютно спокойным, его лицо превратилось в гипсовую маску. — Все, Пичужка. То есть, все, Женя.

— Что значит «все»?

— То и значит. Больше ты мне никто. И я тебе соответственно тоже.

— Ну, и зачем это все? — Женя тоже встала и подошла к нему, но он тут же отодвинулся. — Какое Столбовой… твой отец… имеет к нам отношение? Ты же не можешь разлюбить меня только потому, что я пишу диплом под его руководством.

— Могу.

Ей показалось, будто он ударил ее наотмашь. Она невольно отшатнулась в сторону.

— Гуд бай. — Он повернулся и быстро зашагал к остановке. Женя ждала, что он вот-вот остановится, вернется, попросит, чтобы она его простила. Объяснит, что валял дурака. Но Женька не останавливался и даже не оборачивался. Он пересек сквер, вышел на шоссе. Увидел идущий трамвай, побежал. Запрыгнул на подножку.

Она так и стояла возле скамейки, ей казалось, она превратилась в соляной столб. Ногам было холодно от долгого сидения, рукам тоже, все тело охватил холод, такой, что сердце оледенело.

Что же все-таки случилось? Ведь не может быть, чтобы все кончилось вот так, в один момент? И что такого она сказала? Наверное, надо побежать за ним, догнать — трамвай еще почему-то стоит на остановке, может быть ток выключили, или еще какие-нибудь неполадки. Трамвай стоит — а у нее нет сил сдвинуться с места, будто она приросла к этой черной, только что оттаявшей земле. И крикнуть Женьке тоже нет сил. Да и что ему крикнуть — что она умрет без него, что готова вместе с ним на пару ненавидеть Столбового? Чушь какая-то, бред. Шизофрения.

Трамвай захлопнул двери и тронулся, искря дугами. Женя еще немного постояла, тупо глядя перед собой, потом вернулась в институт. Столбового в холле не было. Она поднялась наверх, но кабинет был заперт. Внизу, на вахте ей сказали, что он уже уехал.

«Хорошо хотя бы то, что у него не случился инфаркт», — с некоторым облегчением подумала Женя. Она позвонила матери:

— Мам, я скоро буду дома.

— Да что ты говоришь? Я рада. К Карцеву своему не поедешь?

— Нет.

— Ну, значит, слон сдох в зоопарке. Ладно, целую.

Женя нажала на отбой и пошла к остановке.

Дома она набрала номер Женькиного сотового, но тот был отключен. Она позвонила на городской телефон — Зинаида сказала, что Женька куда-то ушел.

Женя сидела на диване в обнимку с Ксенофонтом и ревела от души, размазывая слезы по лицу. Почему, ну почему все так несправедливо? Казалось бы, только-только все у них стало, как у людей, — и на тебе!

Из кухни пришла мать. Увидела зареванную Женину физиономию, вытерла руки о фартук, подсела рядом.

— Что случилось?

— Ничего, — Женькиным тоном ответила она.

— А по какому поводу сопли?

— Просто так.

— Просто так ничего не бывает. — Мать покачала головой. — Вы что, поссорились?

— Да, — выдавила Женя с трудом.

— Снова из-за твоей учебы?

— Нет. Из-за Столбового.

— Николай Николаича? — Ольга Арнольдовна глядела на Женю с изумлением.

Та почувствовала, что сейчас снова разрыдается в голос, и сделала судорожный вдох.

— Ради Бога, — попросила мать. — Объясни.

— Господи, да ты не поверишь. — Женя бессильно уронила руки, плечи ее поникли. — Такое только в мексиканских сериалах бывает.

— Что бывает? Перестань, наконец, говорить загадками!

— Столбовой и Женька… они оказались родственниками.

— Родственниками? Что за чепуха?

— Не чепуха. Они отец и сын.

Ольга Арнольдовна ухватилась за спинку дивана.

— Женечка, детка, ты здорова? С тобой… все в порядке? Кто придумал этот бред?

— Это не бред, мама. Они действительно — отец и сын. Женькина мать была студенткой Столбового, он бросил ее с ребенком. Она на этой почве рехнулась. Женька теперь ненавидит отца. И хочет, чтобы я его тоже ненавидела.

Ольга Арнольдовна расстегнула верхнюю пуговицу халата.

— Будь добра, накапай мне валерьянки. Капель тридцать, если тебе не трудно.

— Легко. — Женя встала и вышла из комнаты.

Прошла на кухню, достала с полки пузырек, разбавила лекарство водой и отнесла матери. Та выпила мелкими, нервными глотками и вернула Жене чашку.

— Что ж теперь? Ты будешь ненавидеть Столбового за компанию со своим Женькой?

Женя грустно покачала головой.

— Я не могу никого ненавидеть.

— Правильно. — Мать решительно поднялась с дивана. — Потому что ты нормальная, в отличие от него.

— Он тоже нормальный. Просто… просто очень несчастный. Ужасно.

— Герой нашего времени, — подсказала Ольга Арнольдовна. Печорин. Или, лучше, Онегин, как раз и имя подходящее.

Женя глянула на нее исподлобья.

— Зря смеешься. Ты бы послушала, какие страсти он рассказывал про то, как жил с матерью.

— Да нет, Женечка, я вовсе не смеюсь. — Лицо Ольги Арнольдовны сделалось серьезным. — Мне жаль его не меньше, чем тебе. Только… — Она замолчала на полуслове и отвела глаза в сторону.

— Что «только»? Договаривай.

— Видишь ли, такие люди — я имею в виду обиженные на весь белый свет — вряд ли удовлетворятся обычной порцией жалости. Им нужно гораздо больше, чем остальным. Хватит ли тебя на такое самопожертвование?

Женя пожала плечами.

— Хватало же до сих пор.