Мой суженый, мой ряженый

Те из группы, кто стояли сзади, начали оглядываться.

— Ребята, вы спятили? Мешаете слушать! Как маленькие!

— Все. — Женя решительно увернулась от Женьки и поправила сбившийся на бок шарф. — Все, прекрати. Стыдно.

— Давай отойдем подальше.

— Не буду я никуда отходить, мне не тринадцать лет.

Он обнял ее сзади, прижал к себе.

— Ладно, будем так стоять.

Женя хотела воспротивиться, но внезапно почувствовала, что не может и пальцем шевельнуть от охватившего ее сладкого томления. Все остальное стало ей безразлично. Пусть ее считают сумасшедшей и бессовестной — ей сейчас не до экскурсии.

— Правда, уйдем, — полушепотом проговорила она, оборачивая к Женьке загоревшееся лицо.

— Они потихоньку покинули место, где стояла группа, и свернули за угол. Их точно кинуло друг другу в объятия. Это была настоящая страсть, дикая и необузданная, неподдающаяся контролю разума. В ней не было романтики, лишь животная сила, лишь иступленная ненасытность. Губы болели сладкой болью, тело мучительно ныло. Когда бы не зима, не пятнадцатиградусный мороз, они, не задумываясь, юркнули бы в первый попавшийся закуток…

…Женя пришла в себя и ужаснулась. Нет, не может быть! Это не она стоит тут, посреди улицы, белым днем — и целуется до самозабвения, почти до обморока. Откуда на нее свалилось это помешательство? Эта постыдная, порочная зависимость от прихоти практически незнакомого человека! Женя, сделав над собой неимоверное усилие, рванулась из Женькиных рук.

— Ты… что… куда? — В его глазах плавал туман.

— Хватит. Это немыслимо. Я… никогда не думала, что способна на такое. Это, в конце концов, неприлично.

— Подумаешь, приличия… — он пожал плечами, понемногу тоже приходя в чувство.

Женя взяла его за руку, как ребенка.

— Пойдем к нашим. Хотя бы сделаем вид, что нам интересно.

— Дура ты, Женька. Зачем делать какой-то вид? Перед кем ты хочешь выглядеть?

— Перед ребятами.

— Наплевать на них.

— Тебе, может, и наплевать, ты привык. А мне — нет!

— Ладно. — Он послушно побрел вслед за Женей.

Экскурсия уже заканчивалась. Экскурсоводша-попугай отвечала на вопросы. Женька кинул задумчивый взгляд на высокие серые стены.

— А казематы там будь здоров, мрачные. Я видел.

— Когда? — удивилась Женя. — Ты разве был здесь?

— Был. Лет пять назад.

— И я была. — Женя посмотрела на строгие и торжественные Невские ворота. — Только это было давно.

Минут через десять Лось велел идти в автобус. Следующим по плану шел Исаакиевский собор. Вместе с дорогой на его осмотр ушел час с небольшим. Потом хористов отвели в кафе на обед.

Все это время Женя и Женька не разлучались. Они буквально приросли друг к другу, не замечая, что на них косо посматривают окружающие. В какой-то момент в поле зрения Жени попался Санек — он стоял отдельно от всех и ковырял носком ботинка снег. Вид у него был непривычно сумрачный и угрюмый. Женя глянула и тут же позабыла о нем.

После обеда они съездили на Дворцовую площадь, оттуда в Мариинку, где для участников фестиваля были забронированы билеты на спектакль. В половине двенадцатого их, наконец, привезли на вокзал. Из брюха Икаруса выгрузили багаж. Ребята помогли девушкам донести сумки и чемоданы до уже стоящего на платформе поезда.

На этот раз вагон был купейный. Женька довел Женю до ее двери и остановился в узком проходе, притиснувшись спиной к стене.

— Я сейчас, — пообещала она. — Только вещи положу и разденусь.

Он молча кивнул. Женя вошла в купе, где уже сидели Люба, Настя и Ника. Вся троица встретила ее ледяным молчанием. Она сняла пальто, аккуратно пристроила его на плечики. Затем задвинула сумку под сидение и вышла. За ее спиной тут же послышался оживленный шепот. Женя решительно и резко дернула дверь.

— Теперь пошли к тебе.

Пока Женька устраивался на своем месте, она точно так же ждала его в коридоре. Поезд тронулся. Они стояли, обнявшись, и глядели в окно.

— До утра так продержимся? — спросил он, отодвигая накрахмаленную шторку, чтобы улучшить обзор.

— Наверное.

— Хочешь, можешь идти спать.

— Не хочу. Я в автобусе выспалась.

Со стороны тамбура послышался звонкий женский голос.

— Мороженое! Шоколадное, сливочное, эскимо! Фирменное, ленинградское! Кто желает?

Тут же двери купе стали с грохотом отползать. Хор почти полным составом вывалил в коридор. Все совали продавщице деньги.

— Мне три эскимо.

— А нам два сливочных.

— Тут полтинник, с него сдача тридцать три рубля. Тетка растерянно замотала головой, обвязанной пуховым платком.

— Сынки, дочки! Я так не могу. У вас у всех купюры крупные, у меня сдачи столько нету. Считайте все вместе, а потом разбирайте, кому что нужно. — Она выставила на пол большую корзину, доверху наполненную мороженым.

— Тихо, люди! — прикрикнул Глеб Сташук, доставая из кармана калькулятор. — Давайте, говорите по порядку, кто чего берет.

Ребята принялись диктовать заказы. Сташук быстро щелкал кнопками.

— Ша! Проверяйте, ничего не перепутал? Пять по девять, два по двадцать пять, четыре по двадцать, три брикета по тридцать четыре и десять по одиннадцать. — Он стукнул пальцем по клавише.

— Триста восемьдесят семь, — тихо произнес стоящий за его спиной Женька.