Мой Сталинград

Вслед за Гитлером помочь окруженным поклялся и рейхcмаршал Герман Геринг. Этот толстобрюхий шеф люфтваффе уверил Паулюса в том, что его армия не будет испытывать недостатка в продовольствии и во всем другом, что можно перебросить с помощью авиации, главнокомандующим которой он был. И Геринг, казалось, сдержал свое слово. На третий же день после того, как советские войска замкнули роковое для немцев кольцо, с юго-запада и с северо-запада стали выплывать волна за волной армады «Хейнкелей-111» и других тяжелых транспортных самолетов. Они появлялись на рассвете, летели медленно, и темный цвет их, казавшийся перед восходом совсем черным, был зловещим, пугающим. Но таким он виделся для нас, но только не для наших летчиков-истребителей, да еще для зенитчиков. Для тех и других это была легкая добыча, как бы сама напрашивающаяся на свою погибель. «Хейнкелей» в первом, самом массовом полете – их насчитывалось что-то более ста единиц – сопровождала ничтожно малая группа «мессершмиттов», она не только не могла помочь, но и сама была уничтожена заодно со своей армадой, прилетевшей сюда издалека. Произошло невероятное: все до единого! немецкие транспортные самолеты были сбиты и теперь догорали на заснеженных полях по всему кольцу и внутри его. Любуясь этим радующим глаза и душу зрелищем, мы подпрыгивали, хлопали в ладоши, как могут радоваться только дети. Этой всеобщей радостью был охвачен и передний край: его обитатели, забыв об опасности, выскакивали на брустверы окопов и немигаюче глядели на дымящиеся, догорающие костры из обломков крылатых громадин, какими-то считанными минутами назад своим видом пугавших пехотинцев. Особенно радостен для солдат был миг, когда они видели падающий, тянущий за собой длиннющий хвост огня самолет. Люди переднего края провожали его до самой земли, до того мгновения, пока он повстречается с нею и огласит пространство взрывом, похожим на рев издыхающего зверя.

Этот бой наших летчиков и зенитчиков был и скоротечным и победоносным. Напомню, что ни один самолет из всей армады, прорывавшейся к окруженным, не уцелел. Почти все экипажи сгорели вместе с ними либо еще в воздухе, либо на земле. Только тридцати четырем немецким пилотам удалось воспользоваться парашютами. Они приземлились и были взяты в плен. Советские истребители, сменяясь, продолжали барражировать в очищенном от врага небе, любуясь оттуда, с высот, «на дела рук своих». А зенитки не унимались, они как бы по инерции еще тявкали, выпускали в воздух одну очередь за другой из легких автоматических спаренных пушек, в кого уж они там палили, мы, право, не знали.

Логично было бы подумать, что после такой чудовищной неудачи немцы угомонятся и отсидятся где-нибудь подальше за линией фронта. Но этого не произошло: за один только тот день нашествие «хейнкелей», «дорне», каких-то других громадных тихоходов было совершено трижды, но группы эти были не такими уж многочисленными, как первая. И хоть каким-то из них удавалось увернуться от пуль и снарядов, возвратиться на свои аэродромы, это были единицы, относительно потерь – просто крохи. И немцы принуждены были изменить тактику: теперь их транспортная авиация перешла на ночной образ действий, но явно опоздала с этим. Потери, которые она успела понести, были ужасающими и, как оказалось, невосполнимыми. Авиационные заводы, находящиеся в основном в западной части Германии, резко уменьшили выпуск самолетов, как раз именно таких, в коих – неожиданно для немецкого командования – появилась крайняя необходимость. По вине защитников Сталинграда.

Эйфория, которой мы все были охвачены в первый день начала контрнаступления, повторилась. Мы опять ликовали. Особенно солдаты. Трофеи падали к ним прямо с небес. После того, как немецкие транспортные самолеты стали прилетать ночью, эти нежданные дары увеличились в небывалом размере. Значительная часть грузов, сбрасываемых впопыхах, где попало, так, лишь бы сбросить и поскорее улепетнуть назад, – падала в расположение наших войск.