Мой Сталинград

В тот раз со мною вместе наведались к моей яблоне и мои друзья, сталинградские поэты В. Леднев и Л. Кривошеенко. Кто-то из них присмотрелся к коре основного ствола и, ковырнув ножичком, извлек из нее ржавый, острый, безобразный осколок не то мины, не то снаряда. Он не только колол, но и обжигал ладонь, когда мне вложили его в руки, хотя было уже холодно. И все-таки я бережно закутал его в носовой платок: решил показать дочерям. Все-таки поймут, должны понять, для чего привез им этот подарок. Осколок-то целился не только в меня, но и в них...

Молодой поэт Лев Кривошеенко что-то долго молчал, задумавшись. Чуть не в тот же день написал стихотворение, ставшее с помощью местного композитора А. Климова песней; стихотворение так и названо «Яблонька». Вот его текст:

На юго-западной окраине,
Где холм снарядами изрыт,
В багровой лиственной окалине
Степная яблонька стоит.
Кто знал суровых лет ровесницу,
Кто слышал шум ее ветвей,
Тот думал, что осталось деревцу
Стоять в степи немного дней...
Как ветви смуглые не высохли
Почти без капельки воды?!
А на стволе осколки высекли
На память долгую следы.
Прохожий здесь не остановится:
Плоды на ветках чуть горьки.
Но яблонька кому-то вспомнится,
Как этот город у реки.

...Перед уходом к новому месту и к новой службе я получил подарок от Кузьмича, старшины бывшей моей минометной роты. Он не забыл про меня. Раздобыл у своих друзей-тыловиков, скорее всего, в ДОПе, – бутылку коньяка, завернул к нашей яблоне повозку и, вызвав меня из блиндажа, сказал, страшно волнуясь при этом:

– Это вам, товарищ политрук, – Кузьмин не назвал меня по новому моему званию. – Это вам к празднику. Скоро ведь седьмое ноября.

14

Передав бутылку, старшина не торопился уезжать. По всему было видно, что ему крайне необходимо поделиться со мною какими-то важными, с его точки зрения, новостями. Да и вообще, Кузьмич не был бы Кузьмичом, если б не располагал свежими новостями, которыми должен поделиться с другими, близкими ему людьми, – и чем скорее, тем лучше. Хорошо зная об этом, я увел старика по нашей балке чуть повыше блиндажа, уединились там в небольшом овражке – вот там-то в придачу к коньяку я и обогатился новейшими сведениями.

Первая история, о которой поведал мне Кузьмич, была не столь уж печальна, сколь смешна. И касалась она нашего общего любимца, Миши Лобанова. Началось с события, чрезвычайно радостного для самого, пожалуй, юного командира минометного взвода: его повысили в звании, теперь он стал не младшим, а полным лейтенантом. По такому случаю убежденный трезвенник Миша не мог не угостить товарищей из соседних подразделений, не устроить для них, ну и, конечно, для себя пускай небольшой, но все же праздник. Был у него даже водочный запасец, скопившийся из тех, выдаваемых фронтовикам в определенные дни ста граммов. Кое-что в этом смысле подбросил ему и Кузьмич, называвший Лобанова не иначе, как сыном. О своем участии в организации Мишиного торжества старшина почему-то в разговоре со мной тогда умолчал. Ну, как бы там ни было, но праздник состоялся, и Миша был счастлив. И все было бы очень хорошо, если б это празднование не получило своего продолжения, и притом в иной уже, весьма своеобразной форме.

Как известно, в глубоком противотанковом рву Михаил Лобанов со своими пятидесятимиллиметровками сидел, не сдвинувшись с места, во все время елхинской эпопеи; он сам и его минометчики были тут старожилами, их называли даже аборигенами. Надежно прикрытые стенами глубокого противотанкового рва, минометчики, руководимые таким умельцем, обустроились тут прекрасно, на зависть соседям по переднему краю. А блиндаж самого командира взвода был так уютен и просторен, что в нем вполне недурно было бы собираться другим офицерам и укорачивать на часок-другой бесконечно длинную осеннюю, переходящую уже в зимнюю ночь.

Идея такого «коротания» пришла в голову знакомому моим читателям по первой книге романа веселому командиру пэтээровцев, вернувшемуся недавно из госпиталя и вступившему в должность командира своей же возрожденной роты. Блеснув единственным золотым зубом и подмигнув собравшимся в блиндаже, он вдруг предложил:

– А что, ребятушки, неплохо было бы нам открыть в этой лобановской «грановитой палате» офицерский клуб?.. Миша, вижу по его глазам, не против, а наоборот... приветствует мою гениальную идею. Так ведь, Михаил? Что же ты молчишь?..