«Уже давно нет от тебя весточки, ты совершенно не откликаешься на мои послания. В прошлом году исполнилось 40 лет со времени нашей встречи, знакомства; я тебе кое-что высылала к этой дате, а тебя просила прислать мне свой трехтомник, вылущенный Военным издательством в 1981 году, но ты так и не исполнил моей просьбы... [31]
Высылаю тебе, – пишет далее моя верная подружка, – заказной бандеролью твои стихотворения, которые я оформляла давным-давно, в годы войны, в Ирбите. Может быть, что-либо пригодится в период работы над романом о Сталинградской битве (у меня все это имеется в твоих письмах, а данные тетради, оформленные так по-детски еще, но с большой любовью, оставь в твоем архиве, Миша)».
Нельзя без умиления видеть, с каким трогательным участием и с какой действительно любовью исполнено «издание» моей поэмы в одном экземпляре. Впрочем, в тетрадке, обложка которой разрисована волнующими и радующими глаз и сердце цветами, может быть, увиденными девушкой в уральских же горах, помещены и другие мои стихи, написанные позднее уже на других фронтах. В них, как и в «поэме», озаглавленной «Николай Сараев», собственно поэзии с гулькин нос, ею даже и не пахнет, если говорить честно. И все-таки при всей их поэтической немощи они тоже часть моей биографии, в них частица душевного тепла и света, хранившегося в нас, фронтовиках, в условиях невыносимо тяжких, когда до стихов ли было! И несмотря ни на что, рвались они, «пресволочнейшие», наружу.
Вот – из «поэмы» (по понятным причинам заключаю это слово в кавычки):