Мой путь в рай

Внутри от стены до стены тянулись сотни портретов президента корпорации Мотоки Томео; дальнюю часть сооружения занимала большая сцена, как в театре кабуки. Когда мы расселись, громкоговоритель провозгласил "Мотоки Ша Ка", и самураи запели гимн корпорации, потом на сцене появилась гигантская, высотой в двадцать метров, голограмма президента Мотоки. Как и у ребенка, у него оказались невероятно раскосые глаза - более японские, чем у любого японца. Он торжественно приветствовал нас на Пекаре и поблагодарил за то, что мы пришли помочь освободить планету от "машин ябадзинов". Когда он закончил, на сцену поднялись двадцать изящных девушек и танцевали с веерами и зонтиками, а старуха пела под аккомпанемент кото. Танцовщицы спустились со сцены и каждому из нас дали тарелку с крошечной бутылочкой саке, хризантемой и чашкой вареного риса. Потом самураи вывели нас из здания.

Солнце садилось, но небо было затянуто облаками, поэтому заката не было видно, только становилось все темнее. Стены домов из рисовой бумаги засветились изнутри, как огромные бумажные фонари. Мы отошли на километр от города и оказались в большом огороженном поселке в небольшой долине между поросшими соснами холмами. По холмам бродили сотни латиноамериканцев в тускло-зеленом защитном вооружении Мотоки. Они упражнялись в обращении с оружием, боролись. А у подножия долины из большого деревянного здания, похожего на старый амбар, доносился громовой крик:

- Домой! Домой!

Самураи провели моих компадрес к этому амбару, но браслет у меня на запястье запищал, сообщая, что мне нужно к другому зданию лагеря. Карта на мониторе показала хижину, в которой я буду спать. Из города донесся гулкий звон храмового колокола, а за мной триста companeros продолжали кричать

- Домой! Домой!

13

В хижине, куда я вошел, было накурено, как в баре. Пятеро латиноамериканцев в синих кимоно самураев играли на гитарах, а шестой яростно дул в трубу. Шестьдесят человек собрались кольцом, выкрикивая ставки, как на петушиных боях. Они следили за тремя людьми в схватке в симуляторе. Эти трое в большом мощном судне на воздушной подушке неслись по джунглям, стараясь отразить нападение четырех машин ябадзинов. Главная цель упражнения, кажется, заключалась в том, чтобы убить как можно больше врагов, прежде чем убьют тебя самого. Но эти трое были удивительны, изящны, мощны; они вертелись в воздухе, чтобы отразить выстрел из лазера, и успевали уклониться от льющейся на них плазмы. Они отвечали огнем и убивали противников, пробираясь зигзагами через чащу. Их прыжки, когда они уклонялись от выстрелов ябадзинов, вызывали взрывы смеха. Я услышал гул, словно жужжание гигантских ос. Три черных снаряда длиной с руку человека с трех сторон понеслись к наемникам, увиливая от ветвей. Кто-то крикнул:

- Пять к трем - Ксавье не слышит ласок!

Все стали выкрикивать свои ставки.

В углу сидели на полу еще пятьдесят человек. Мало кто из них улыбался или разговаривал. Они были угнетены и раздражены. Повсюду мертвые глаза и строгие лица с фаталистическими улыбками. Я чувствовал напряжение в воздухе, электрическая паутина касалась лица, внутренности стянуло. Напряжение толпы, пытающейся сохранить контроль над собой. Но это почти не удавалось, как будто мятежа на борту не было. Как будто я не провел два года в криотанке!

Ко мне подошел человек в боевой защитной одежде. Вначале я не узнал Завалу: он стоял, слегка согнувшись, словно под большой тяжестью.

- А, это ты. Много времени прошло, - сказал он, забыв мое имя.

- Как ты?

- Хорошо. У всех хорошо. Абрайра будет рада видеть тебя, nе?

Я удивился, услышав от него японское nе, что означает "верно". Но ведь он почти два года провел с самураями. За два года человек может измениться.

Я спросил:

- Где она?

Мысль о том, что я снова ее увижу, наполнила меня болью. Такую боль испытываешь, подходя к могиле близкого.

- Вероятно, упражняется в одиночку в симуляторе. Или тренируется. Она очень беспокоилась о тебе. Должна быть где-то в симуляторе. Битва помогает сохранить спокойствие, nе? Она захочет с тобой увидеться. Хочет, чтобы ты сражался с нами, сидел в нашей машине, словно мы амигос. Но с тех пор, так ты помог начать мятеж, многое изменилось. Ты нам в битве не поможешь. Наоборот, помешаешь. Если ты подлинный друг, ты не будешь воевать в нашей группе.

Завала был тем же, но в его речи звучали чуждые интонации. Маленький круглый рот презрительно скривился. Глупые коровьи глаза смотрели тупо. Я рассердился, что он так со мной разговаривает, но, чтобы успокоить его, сказал:

- Не думаю, чтобы Абрайра хотела меня в свою группу. Когда Абрайра что-нибудь испытывала? Я для нее ничто. И если я помеха, она не пустит меня в группу.

И тут же понял, что говорю правду. Я понимал это в глубине сердца, но никогда не смел высказать даже себе самому. Разве она не обезоружила меня во время мятежа и не оставила умирать?

Завала фыркнул в отвращении.

- Это показывает, как много ты знаешь, великий лекарь. У Бога, должно быть, осталось только гуано, когда он создавал твою голову.