Мой мир

Эрин упирается в стену и я вплотную прижимаюсь к ней грудью. Грубыми пальцами шагаю по её руке и хватка ослабевает. Я вытягиваю плотный и большой квадрат, упакованный в красную подарочную бумагу с серебристыми извилистыми линиями. Эрин знает, что красный является моим любимым цветом.

— Я хотела отдать его ещё утром.

— Я же говорил, что не люблю подарки.

Эрин закатывает глаза, и складывает руки на груди. Она пытается выглядеть серьёзно, стоя передо мной в одной лишь футболке Губки Боба. Смешная.

— Все любят подарки, так что открывай!

Я провожу пальцами по обёртке и цепляюсь за края бумаги. Большой и плотный квадрат, но, к моему удивлению, нетяжелый. Моё терпение лопается на третьем кусочке сточка, которым закреплена бумага и я нетерпеливо разрываю упаковку.

Моё сердце замирает.

Мой взгляд скользит по поверхности холста на котором изображён я. Мои пальцы впиваются в картину настолько сильно, будто она в скором времени испарится. Глаза изучают каждый миллиметр, а мозг отказывается воспринять эту реалистичную картину как что-то реальное.

Я любил наблюдать за Эрин, когда она рисовала в мастерской. Она никогда не видела меня, но я часто находился рядом и, признаюсь, зрелища красивее, чем она, сидящая на полу в моей рубашке с безобразным пучком на голове и с кисточкой в зубах, я не видал. В её мастерской всегда был беспорядок, такой же как и на её деревянной палитре, которую она всегда держала двумя пальчиками в левой руке. Эрин никогда не рисовала постепенно. Её кисточка с краской на кончике словно танцевала латину, резко перетекая в балет, а затем приобретая окрас хип-хопа. Её выражение лица менялось не так часто, скорее всё было заложено в движениях. Она такая непоседливая. Я заметил, что Эрин очень сконцентрирована вовремя написания картины, но её концентрация распространяется только на разум, ведь её тело не поддавалось контролю. Она ёрзала, скрещала ноги, садилась на шпагат, вставала на одно колено, затем вставала на оба, ложилась на живот и наблюдала за работой снизу, а потом она могла резко вскочить на ноги, засмеяться и начать хаотично тыркать холст кисточкой.

В такие моменты я считал её сумасшедшей.

Однажды она нарисовала голубой закат с парочкой облаков, в виде сахарной ваты. Картина была написана за три часа. Должно быть это странно, сидеть в дверном проёме и наблюдать за тем, как кто-то рисует на протяжении трёх часов. Ну и пусть, я буду этим странным. По завершению картины, Эрин поставила холст возле стены и встала в другой конец комнаты. Я не видел то, как она смотрела на работу, но я резко рассмеялся, когда дверная щелочка расширилась и перед глазами оказался силуэт Эрин во весь рост. Её лицо, непослушные пряди волос, свисающие вдоль ушей, шея, ключицы, рукава рубашки, ноги, пальцы...всё было в пятнах краски. Неожиданно я почувствовал себя отцом, который застал своего испачканного в грязи ребёнка, но вместо того, чтобы захотеть умыть её, у меня возникло желание просто смотреть на неё. При виде меня, она ничего не сказала, а лишь протянула руку и провела меня вглубь мастерской. Положила маленькую подушку на пол и указала сесть на неё.

К моему удивлению, всё происходило в тишине, но мне даже не хотелось говорить что-либо.

Она всучила мне кисточку с оранжевой краской и перевела взгляд на картину. Я не сразу понял, что я должен был сделать, по её мнению, поэтому сидел как глупец с кисточкой напротив заката. Мы оба смотрели на закат и молчали, но, чем дольше мы сидели, тем интереснее наша беседа становилась. У меня сложилось такое впечатление, что это была вовсе не тишина, а самый оживленный разговор, в котором я когда-либо принимал участие.

Когда у Эрин появилось желание сменить тему разговора, она взяла мою руку и стала вести ею по холсту, покрывая идеальный голубой закат оранжевым с проблесками желтого, как будто цвет не был хорошо размешан. Звук, который исходил от трения кисточки по поверхности холста напоминал легкое шкворчание и брызги капель воды. Я вдруг обрёл силу над своим телом и стал водить кисточкой самостоятельно. Отсутствие тёплой ладони Эрин, вскружило голову и меня стало уносить в нирвану. Я разбушевался и уже сам стал макать кисточку в разные цвета, создавая новые узоры и оттенки. Стало так легко и в то же время дико. Легко в сердце, но дико вокруг него.

В тот момент я осознал, почему Эрин любит рисовать. В картинах она выражает свои мысли, переживания, вкладывает эмоции и силы.