Мои друзья святые. Рассказы о святых и верующих

Господи, слава Тебе за всё! Но к чему, зачем мне это приключение, мне бы отдохнуть… Народ разъехался: кто в деревню, кто в Египет, кто еще куда подальше. А я… Даже книгу не могу спокойно почитать. Стало мне себя очень жалко, даже слезой прошибло. Но тут, перед тем как заснуть, в очередной раз всплыла в памяти одна история. Весной 1992 года я попала на свой первый в жизни крестный ход на территории Донского монастыря. Только лишь года за два – за три до этого прекратились массовые первомайские и ноябрьские демонстрации, прототипом которых и был крестный ход, только наизнанку. Одно наименование чего стоит д е м о н страция. В то время верующие только еще начинали робко надеяться, что все возвращается на круги своя. Донской крестный ход был связан с удивительным событием. Несколькими неделями ранее были обретены святые мощи Патриарха Тихона, которые считались пропавшими, думали, что большевики уничтожили. И вот в тот весенний день чудесным образом найденные святые мощи торжественно перенесли из Малого в Большой собор древней обители. Народу не очень много, но воодушевление было невероятное: даже обнимались и целовались с незнакомыми, как на Пасху. Это было совершенно новое чувство для советского человека. Таким же открытием было появление каких-то «асоциальных элементов» около открывающихся церквей – раньше таких на виду не было. Бродяг называли бичами («бич» – «бывший интеллигентный человек»). Для них в СССР была предусмотрена уголовная ответственность за тунеядство, и их, как отчитывались, успешно перевоспитывали в ЛТП (лечебно-трудовых профилакториях). Милицейское «бомж» («без определенного места жительства») еще не вошло в обиход; массовым явлением бомжевание стало следствием хаоса постсоветской эпохи. Наши люди стали людьми «не нашими». И вот эти «не наши» люди – бомжи ли, бичи выстроились за монастырскими вратами целым коридором. Верующие стали выходить с крестного хода на улицу и, как я могла заметить, мало кто обращал внимания на сирых и убогих. Но мне их всегда было жалко – наверное, передалось от любимой бабушки Зои, в доме у которой в войну и в послевоенное время, бывало, жили до одиннадцати человек неприкаянных родственников. Раздала я свою невеликую мелочь, потом снова зашла в монастырь и в церковной лавке разменяла еще денег. Когда вышла за ворота, просящих осталось совсем мало. И вот протянула я деньги одной чумазенькой веселой девахе, а она вдруг достала из-за пазухи небольшой пластмассовый черный крест с белым распятием – такие тогда в гробы клали – и протянула его мне:

– Возьмешь?

Крест был такой замусоленный, грязный… Мысль была одна: надо же его вымыть.

– Давай! – протянула я ладонь.

– Бери и помни! – ответила мне чумазенькая, как в известной детской игре.

Дома я его отмыла и водрузила на «голгофу» – горку на подоконнике, сложенную из камней, привезенных из разных святых мест. Этот крест до сей поры у меня. Тогда я еще подумала, что какой-то знак в этом даре был, мне показалось, что Господь таким образом возложил на меня крест – заниматься вот такими убогими… Действительно, у меня не было страха перед теми бомжами, которых Господь посылал, и я почему-то всегда в конце концов находила правильное решение того, как можно им помочь.

Проснувшись утром, сразу почувствовала бомжовую вонь… Он лежал в той же позе, в которой я его оставила на ночь.

– Михаил, ты как? – поприветствовала я рождественского гостя.

– Доброе утро, – ответил он и приподнялся. – Дайте мне лекарства.

Я накапала ему чистотела.

– Сейчас уйду… – слабым голосом сказал он. – Соседи ругались за дверью, что воняет в тамбуре.

– Да, вонь, брат, знатная. Наши грешные души так смердят перед Богом.

– Да, – согласился он. – Можно полежу?

– Надо бы тебя переодеть.

Я позвонила духовнику, рассказала свою новую историю с бомжом.

– Только не ругайтесь, батюшка…

– Что с тобой поделаешь… – вздохнул он. – Через час мимо твоего дома пойду.

– Брюки, пожалуйста, какие-нибудь захватите, может, свитер и куртку найдете, вы одного роста.

Когда пришел священник, он, поглядев на пришельца, еще раз вздохнул, спросил, крещен ли он, благословил обоих, отдал вещи и ушел, пожелав помощи Божией.

Михаил переоделся, и я с удовольствием вынесла его бомжовое одеяние на помойку, даже черную вязаную шапку, которую он ни за что не хотел отдавать. Он по-прежнему не ел, только пил чай и чистотел, тихо лежал у дверей, растянувшись на длину всего коридора, говорить ему было тяжело. Второй день Святок я провела, как и желала, на диване за книгой.

На следующее утро я застала его сидящим.

– Доброе утро, – сказал он, увидев меня. – Хлопоты со мной у вас.

– У тебя есть дом? – спросила я, кивнув в ответ на его приветствие.

– Вроде есть… А вроде и нет…

– Тебе надо возвращаться домой. Билет оплачу.

– Паспорта нет, украли…

– Не проблема, я знаю, как можно уехать. Куда тебе ехать?

– Валуйки… а можно покушать?

– Проголодался… – с удовлетворением ответила я. – Валуйки это что?

– Город.