Мой дорогой питомец

Это случилось четыре года назад: 11 сентября 2001 года в 9:45 утра самолет Boeing 767–223er рейс 11 American Airlines врезался в Северную башню Всемирного торгового центра в Нижнем Манхэттене, среди пассажиров предположительно находилась актриса Берри Беренсон, которая была замужем за Энтони Перкинсом, который играл Нормана Бейтса в фильме «Психо», и именно в тот момент ты писала на диктанте слово «катастрофа». Честное слово, утверждала ты, именно это слово, и когда ты поставила после него точку, все и случилось: Северную башню охватил огонь, безопасность Западного мира оказалась под угрозой впервые после Второй мировой войны, и через двадцать минут в Южную башню врезался рейс 175 United Airlines – словно ведущая новостей, ты взахлеб рассказывала эти факты, в том числе то, что в 1993 году в гараже под Всемирным торговым центром взорвался заминированный автомобиль, преступники надеялись, что одна башня упадет на другую как косточки в домино, это было ровно через месяц после утраты потерянного, и тогда башни остались стоять, ты сказала, что единственные косточки домино, которые упали после аварии на Ватердрахерсвех, – это члены твоей семьи, как в телепрограмме «День домино», в год терактов одиннадцатого сентября первая косточка в ней упала от руки Кайли Миноуг, и саундтреком передачи была песня Bridging the World; ты рассказала обо всех распространенных теориях заговора про теракт, о том, что некоторые из них были правильными, а некоторые нет, но одно оставалось яснее ясного: второго самолета не было. Потому что, когда в пятом классе ты поставила точку перьевой ручкой и закрыла тетрадь, тебе показалось, что начальная школа внезапно сотряслась до основания, и тогда ты взлетела и понеслась в Нью-Йорк, и в девять ноль три врезалась в Южную башню, а я сказал, что есть фотографии второго самолета, что все на борту мертвы, но ты возмущенно закричала, что это подделка, потому что никто бы не поверил, что в здание врезался ребенок, никто бы не поверил, а если бы даже кто-то и поверил, то он потерял бы всякую надежду и никогда не пришел бы в себя, и поэтому все притворились, что был второй самолет, потому что первый уже влетел в здание, и это сделало бы второй более правдоподобным, более приемлемым, но это была ты, ты все еще чувствовала телом удар, стеклянные осколки в коже; и я не сказал, что невозможно долететь до Нью-Йорка за двадцать минут, что человек не способен летать – с каждым вопросом или сомнением, которые я выражал, ты становилась все более непокорной, и мы бежали по чернильно-черному польдеру вдоль воды, и ты рассказала, что двое террористов из первого самолета предупреждали о том, что должно произойти, на сайте знакомств, они написали в своих анкетах, что лето будет жаркое, и число девятнадцать следом, это было общее количество угонщиков, и ты добавила, что на самом деле это должно было быть Лето Двадцати, это число совпадало с датой твоего рождения, но они тебя не включили, потому что у тебя никогда не получалось назначать встречи, иногда ты хотела с кем-то поиграть, но в последнюю минуту передумывала, ты слишком нервничала из-за всех ожиданий, что на тебя ложились, и ты предпочитала строить шалаш вместе с братом на берегу, и ты всегда знала, что совершишь нападение под номером двадцать, и когда четвертого февраля ты сделала первую попытку, с Клиффом, с младенцем Иисусом, в числе четыре скрывалась двойка, дважды два, и это произошло в 2000 году, так что опять вышло двадцать, поэтому ты никогда не чувствовала себя хорошо, когда приближался твой день рождения, когда на календаре в туалете начинался апрель, и на листе было написано твое имя, как будто твой отец боялся, что забудет про него, а ты боялась, потому что не знала, каким станет твое следующее преступление; и когда ты родилась, был самый холодный день апреля, было так холодно, что трещал воздух, и не только Гитлер родился в тот день, но и Луи Наполеон, а в 1999 году два студента расстреляли двенадцать одноклассников и учителя в школе Колумбайн в Соединенных Штатах, и ты иногда боялась, что тоже станешь школьным стрелком, не в начальной школе, конечно же нет, но в средней школе, где ты возьмешь на мушку всех хулиганов, пока они не станут умолять о пощаде; в 2003 году твой день рождения пришелся на Пасху, когда вновь умирал Иисус, и обычно ты находила странным, что это случается каждый год, но в тот раз это было прямо-таки поразительно, и когда ты задувала двенадцать свечей на торте, ты задувала жизнь Иисуса, хотя к этому времени ты уже знала, что он воскреснет, что у него множество жизней, и игра никогда не заканчивается, и тебя это успокаивало, ты сказала, что каждый в своей жизни несколько раз переживал распятие, как и воскресение, что иногда ты могла погрузиться в ночь и думать, что никогда уже не проснешься, и ты ложилась так, словно тебя должны отпевать; что в первый раз ты захотела умереть в шестом классе: ты посмотрела на свой любимый свитер с русалкой Ариэль и внезапно поняла, что слишком взрослая для него, и свитер сразу начал чесаться, и ты весь день униженно скрещивала руки на груди и потом никогда не надевала его, ты все больше и больше теряла в себе ребенка – даже если на тебе не было диснеевского свитера, тебе было стыдно за себя: за тело, которое все росло и росло и которое, как плющ, нельзя было остановить, и ты каждый день покидала Деревню, чтобы поехать в среднюю школу в нескольких деревнях отсюда, где ты, помимо прочего, узнала, как нужно прокладывать улицу, хотя все дороги, по которым ты ходила, в основном состояли из песка и грязи, и как только ты выезжала на велосипеде из Деревни, ты теряла этого ребенка, который все еще хотел играть, строить шалаши и замки из лего, ты становилась Аврил Лавин или Карлой Бруни, расправляла плечи и стирала комочки туши с уголков глаз; и мы сели на скамейку у черной воды, ты подняла свою ночную рубашку и с улыбкой сказала: «Началось». Я посветил мобильным телефоном, твоя грудь все еще была бледной и плоской, но я сказал, что и правда кое-что увидел, и поцеловал розовые сосочки, я взял их в рот и пососал, а ты хихикнула и ссутулилась от щекотки, а я продолжал целовать тебя, пока ты говорила о своем любимом свитере и катастрофе, как ты отмылась в душе после обрушения башен, а затем как обычно пошла в школу, и учитель с серьезным взглядом рассказал о том, что произошло, что это означало для мира, что вы должны все вместе помолиться за жертв, и в конце урока ты написала записку: «Я самолет, я преступник». Ты отдала ее учителю, и он прочитал ее, но не понял, он сказал, что преступление всегда ищет пустое тело, а ты была полна прелести, и ты хотела возразить, что ты настолько пустая, что все слова, твои собственные или чужие, эхом отдаются внутри, вот почему перед сном тебе приходилось вспоминать весь день – в тебе еще звучали громкие отзвуки, ты была полой как хот-дог из магазина Hema, из которого выели всю сосиску, и ты поехала домой по Роуквех, через Деревню, которая одновременно наполняла тебя любовью и вселяла страх, где тебя как девушку могли украсть в любой момент, словно новенький велосипед, и никогда не вернуть, где за десятками окон самолеты влетали в здания снова и снова, и ты слышала сирены и крики людей в своей голове в течение нескольких дней, преподобный молился за Нью-Йорк, а тебе во время службы хотелось вскочить и закричать, что это твоя вина: ты бы показала раны от осколков стекла, ты бы сказала, что тебя никто не угонял, ты сделала это не по чьей-то воле, а по своей собственной, ты бы встала на колени посреди прохода, пока тебя бы не арестовали; но ты этого не сделала, не встала во время безмолвной молитвы, ты слишком сильно навредила бы этим своему отцу, он был дьяконом, а одна из обязанностей дьякона заключалась в том, чтобы направлять своих детей к добру, это было у Тимофея, ему пришлось бы уйти в отставку, а все знают, что если человеку приходится уйти в отставку, ему легче пасть жертвой дьявола, а ты не хотела, чтобы это было на твоей совести, поэтому ты промолчала, хотя и написала по записке Богу и дьяволу: одну ты положила в правую щель почтового ящика, потому что знала наверняка, что Он живет в Деревне, как ты подозревала, на Бабилонстэйх[53], где стоял рекламный щит с пахтой Campina, ты думала, что название улицы и реклама на ней Ему подходят, потому что все хорошие парни в твоем классе пили пахту, а все плохие – полуобезжиренное или цельное молоко; кроме того, луг, прилегающий к этому переулку, зимой заливал конькобежный клуб и использовал его как каток, и ты была уверена, что вечером, когда наступало время продвинутых спортсменов, Бог выписывал там пируэты вместе с могильщиками, и они обсуждали, для кого предназначается следующая дыра в земле – записку дьяволу ты бросила в щель для остальных писем; я посадил тебя на колени и спросил, что ты там написала, и ты ответила: «Богу я задавала вопросы, а дьяволу давала ответы». Я слегка кивнул, хотя и не понял, о чем ты, и мягко спросил, знаешь ли ты, что не имеешь никакого отношения к терактам 11 сентября, что это невозможно, моя дорогая, ты не была жестокой, и я увидел, как затуманились твои глаза, маленькое тело застыло в моих руках, словно жвачное животное, которое несколько дней пролежало мертвым в стойле, ты залепетала, что никто не воспринимает это всерьез, но это не имело значения, потому что однажды ты все исправишь, и если ты сможешь все исправить с Нью-Йорком, то, вероятно, сможешь и с Камиллией, и я хотел снова увидеть тебя счастливой, снова слышать твой радостный детский голос, поэтому при свете своего мобильного телефона я показал тебе картину Пьера Боннара, которую распечатал специально для тебя и хранил в кармане спортивных шорт: Боннар был французским художником, который в основном рисовал свою возлюбленную Марию Бурсен, она называла себя Марта, он рисовал ее обнаженной в ванне, она страдала от туберкулеза и боялась микробов, и поэтому ей нужно было часто принимать ванну, и я сказал, что Боннар продал свои картины и той же ночью ворвался к клиенту, которому их продал, чтобы поправить одну из картин, довести ее до совершенства, он никогда не был удовлетворен, и ты была в восторге от этой истории и воскликнула, что мы все как Боннар, только мы каждый день врываемся к себе самим, мы постоянно вносим улучшения в себя как личностей, и то, что вчера было прекрасным, сегодня могло выглядеть уродливо, и мы все закрашивали, и это никогда не прекращалось, и мы каждый день обращали взгляд на что-то новое, и ты сказала: «Это обнадеживает, Курт, потому что ты сам свой самый верный клиент, ты сам себе самый преданный коллекционер, тебе никогда нельзя этим пресыщаться, только тогда ты действительно будешь потерян». И ты снова сказала, что мы все как Боннар, только у одного рука была тверже, чем у другого, и ты встала на скамейку, твоя белая ночная рубашка развевалась на мягком ночном ветру, и ты, как актриса, сказала, что ты сама себе коллекционер и вор, ты любила называть себя вором, это давало тебе право на существование, которого ты так желала, даже если ты его где-то украла, ты всегда крала право на существование, и я привлек тебя к себе, поставил твои ноги у моих бедер, и прижался ртом к коже твоих ног, продвигаясь все выше и выше, затем мой язык прижался к ткани твоих трусиков, и я услышал, что черные казарки закрякали более яростно, ветер усилился, и я был почти уверен, что слышал, как ты шептала, ты шептала, что ты мороженое-клоун, да, ты сливочное мороженое-клоун, и мне нужно тебя разморозить.