Мой дорогой питомец

Присяжные спросили, люблю ли я выдр, куньих. Я ответил, защищаясь, что это красивые животные, да, чудесные, что я много лет поддерживаю Фонд выдр за их отличную работу, а они спросили, почему я причинил боль этой конкретной особи, этой выдре, почему я испортил тебя, моя дорогая питомица, тебя, которая все еще была такой чистой и безупречной, все еще такой ребячливой и невинной, и они спросили, знаю ли я, какова выживаемость молодой выдры, внезапно выпущенной в дикую природу после многих лет в неволе, и знаю ли я, что выдры были вымирающим видом, что их чаще всего сбивают на дорогах, как потерянного, что вторым фактором риска для них было загрязнение окружающей среды, что я загрязнил твою окружающую среду, что я подверг тебя опасности и что с тех пор ты все чаще попадала в плохие руки, потому что больше не могла отличить хорошее от плохого, как на картине Говерта Флинка, где очевидно влияние его учителя Рембрандта и где он изобразил слепого Исаака из Книги Бытия, который дал свое благословение не тому сыну: он прикоснулся к Иакову, который обернул руки в шкуру козлят, чтобы выдать себя за своего брата Исава и таким образом украсть благословение первенца, ты тоже всегда будешь отдавать свое благословение и любовь не тому, или, как это написано в Библии, и эти слова ты находила поистине прекрасными, ты всегда будешь отдавать злу росу небесную и тук земли, и множество хлеба и вина; и присяжные спросили, о чем я фантазировал, когда видел, что ты превращаешься в выдру, птицу или Лягушонка, когда видел, как ты трансформируешься, и, конечно же, они хотели извращенного ответа, они хотели грязи, они хотели чего-то такого, чтобы можно было удовлетворенно наклониться и посмотреть друг на друга, заговорщицки хмурясь, я видел это в их маленьких глазках, которые были как маслины, плавающие в рассоле, и я вспомнил, как ты превратилась в выдру и пролепетала, что я должен провести тебе вскрытие, как ты вонзила скальпель себе в бедро, пролила свою кровь, чтобы не пролить чужую, как похотливо я двигался, пока ты лежала безвольно, словно оглушенный жеребенок в моих руках, на одно мгновение ты умерла, и мертвой ты была так красива, что в тот момент мне не хотелось тебя оплакивать, и потом я часто об этом думал: как ты безжизненно лежишь рядом со мной, ах, этот жеребенок; а потом я заскучал по твоему детскому голоску, и выяснится, что ты извлекла смутные уроки из того инцидента, из той страсти, с которой я о тебя терся, ты была далеко, но из того тусклого пространства, в котором находилась, ты слышала, как мой безумный от возбуждения голос сказал, что ты умерла, что я тебя вскрою, и ты упомянула об этом в песне с альбома Kurt12 с текстом, в котором ты сравнивала себя не с выдрой, но с лобстером, потому что ты где-то читала, что они убивают себя, если полить их алкоголем, и в тот день я обработал рану на твоем бедре йодом на спиртовой основе: «If you spill alcohol on a lobster, he’ll stab himself, you spilled and I stabbed myself, I was a lobster and dear God, what you spilled. Your fire was my doom, I was dead but too alive not to feel the pain. I was a lobster and dear God, what you spilled[54]». Я включал эту песню несколько раз, когда Камиллии не было дома, и тогда я чувствовал себя дураком из-за того, что снова хотел тебя, но я также чувствовал гнев, гнев, потому что ничего не подозревая попал в собственную ловушку, вокруг меня всегда как мотыльки роились какие-то дети, словно я был лампочкой, и они хотели поиграть со мной, и я никогда не пытался поймать в ладони никого из них, кроме тебя – как большинство мотыльков, ты спутала лампочку с луной, ты хотела играть в любовь, а я раскрыл ладони, и ты спокойно и бесстрашно устроилась в них; я бы держал тебя в них, зная, что твои крылья хрупки, одно повреждение могло привести к тому, что ты больше никогда не будешь порхать, но другая моя рука сжалась, я слышал, как хрустнуло твое тельце: всегда встает этот выбор, какое насекомое ты убьешь, а какое бережно выпустишь на улицу – никто не убьет стрекозу, а вот комара или мотылька прихлопнуть мы не против, и я раздавил тебя, потому что не мог удержать так, чтобы ты осталась невредимой; и еще я вспомнил, как на льняном поле ты стала Лягушонком и писала стоя, как ты тихо сказала, что я должен попросить у тебя разрешения посмотреть на твой маленький рог, и я попросил, и ты подняла ночную рубашку, а я сказал, что он красивый, самый красивый из тех, что я видел, и я спросил тебя, не хочешь ли ты сама потрогать свой маленький рог, и это сбило тебя с толку, ты просто хотела писать стоя, как сильнейшие звери в царстве животных, чтобы продемонстрировать власть, тебе нужен был рог как у ангелочков, как у Клиффа, и ты сказала, что это музейный экспонат, что музейные экспонаты нельзя трогать руками, а я возразил, что помимо того, что я был пилотом и режиссером, я был еще и директором музея, и только я мог до него дотрагиваться, я должен был проверить его на предмет повреждений и ценности, и в те разы, когда моя рука проскальзывала в твои трусики, ты нетерпеливо спрашивала, можно ли теперь получить настоящий рог, а я отвечал, что у оленя уже появились наросты, что время рога приближается, но это станет возможно только в том случае, если у тебя внутри побывает большой рог; ах, я осквернил тебя полностью, и, прежде чем закусить губу, ты часто говорила, что сможешь писать дальше всех милых мальчиков, и я согласился, я сказал, что ты сможешь писать так далеко, что достанешь струей до Африки и искоренишь в ней засуху, и в этот момент ты стала хватать ртом воздух, на поверхность вышли и выдра, и Лягушонок, в этот короткий момент ты не была в изгнании, но потом снова упала и стыдливо натянула штанишки, чтобы снова стать птицей; и присяжные спрашивали, ронял ли я когда-либо ценную вещь, и как я на это реагировал, и я вспомнил сервиз, пощечину, примирительные блины и то, что за ними последовало, а еще стеклянный шар со снегом, который подарил мне отец, когда покупал пару свиней за границей, я вспомнил, как был безутешен, когда уронил его и обнаружил, что снег был не настоящим снегом, а кусочками фарфора, и что позже в фильме 2002 года «Неверный» я увидел, как главный герой, которого играет Ричард Гир, до смерти забил стеклянным шаром любовника жены, которую играет Дайан Лейн, и потом в своих кошмарах я делал то же самое с матерью, и присяжные налетели на этот кошмар как стервятники, жадно записывая, что я мечтаю убить свою мать, и спросили, почему я скорбел по разбитому шару со снегом, но не проявлял раскаянья у других осколков, твоих осколков, и я сказал, что хотел исцелить тебя, что я любил тебя, а они презрительно фыркнули, да, они презрительно фыркнули и спросили, любил ли я ребенка раньше, и я кивнул, да, я желал нескольких детей, но никогда ничего себе не позволял, только с тобой, мой Путто; и они спросили, что я чувствовал, когда проводил инсеминацию крупного рогатого скота, что со мной происходило, когда я засовывал руку во влагалище коровы, вот что они спросили, извращенцы, а я сказал, что мне было все равно, разве что зимой это было приятно, но только потому, что корова на мгновение согревала мои замерзшие руки, вот и все, и я знал, к чему они клонят, я знал, что они ведут к тому дню, к двадцать первому августа, последнему дню летних каникул, когда мой пот капал на твой голый живот, и матрас подпрыгивал от моих движений, когда плакат с Беатрикс отклеился и упал лицом вниз рядом с нами, как будто она отказалась быть свидетельницей этого ужаса, и я отвлек присяжных словами, что с тобой было что-то не так, что-то в корне не так, я рассказал им о твоих разговорах с Гитлером и Фрейдом, я рассказал им, как ты спрашивала в мессенджере, хочу ли я заняться этим с тобой, и магистраты подняли брови, они спросили, как я ответил на этот вопрос, и я сказал, что у меня чуткая душа, что мне нравится давать людям то, что они хотят; и они спросили, правда ли, что я обещал тебе член, поездку в Ставангер и Исландию, они взяли первую улику, высохшую косточку из пениса выдры, и я сказал, что ты была больна, что пространство у тебя под кроватью ломилось от собранных предметов, я не хотел так о тебе говорить, любовь моя, но они принуждали меня к этому, я был бессилен! И я сказал, что ты жила в фантастическом мире, я был частью твоей воображаемой планеты, что ты придумала все, кроме разговоров в чате, я сказал, что не могу припомнить ничего сверх этого, нет, я ничего не могу вспомнить, и они собрались допросить моего старшего сына, Камиллию и твоего отца, но все это будет позже, тогда еще было лето и я не знал о присяжных и их удушающих вопросах, не знал, что одному нужно будет отходить в туалет после каждого кофе, что другой иногда стучал кулаком по столу и кричал, что я должен сказать правду, что это серьезное дело, что они слушали твой альбом, и с ним было что-то серьезно не в порядке, что они просмотрели твой дневник и спросили, что я испытываю к сливам, нравятся ли они мне, как я предпочитаю их есть; они доводили меня до грани, говорили моему старшему, что мне нравятся дети его возраста, они запугивали его страхом развода родителей, они будут обвинять Камиллию в том, что она не вмешалась, она воспользуется правом на самоотвод, они сделают из меня фарш, но в тот горячий сезон я все еще был с тобой, все было по-прежнему хорошо, и ни часа не проходило без того, чтобы я не думал о тебе – заперев дверь кабинета, я закрывал глаза и тосковал по тебе, я начинал дрочить, я так ждал нашей встречи, я писал тебе сообщения про время рога, про то, что я больше не могу без тебя, я спрашивал, что на тебе под одеждой, писаешь ли ты стоя, а потом протирал себя дезинфицирующей салфеткой; и присяжные поставят еще знаки вопроса рядом с твоей одержимостью мальчишескими рогами, твой па однажды написал тебе длинное письмо о том, насколько греховно твое тело, что ты была более бережна со сладостями, чем с самой собой, что ты разрушила семью, что это было совершенно отвратительно, что ты сама это спровоцировала, и тебе больше не рады в церкви, и ты будешь беспомощно сидеть в стерильной белой комнате, женщина в униформе будет спрашивать, прикасалась ли ты когда-нибудь к себе и каково это было, нравилось ли тебе, когда тебя касался я, ты пожимала плечами, и они воспринимали это как «да», они слушали о твоих превращениях в животных, но это будет позже, пока все еще было лето, было лето, и мы были вместе, ты была моей картой, и я точно знал, куда хочу пойти.