Мой дорогой питомец

Когда королева Беатрикс в качестве матери рухнула со своего трона, потому что у нее был слишком плотный график, а еще она была слишком амбициозной, а еще ты думала, что ее замок Дракенстейн находится слишком далеко от Деревни, я не знал, что ее преемницей станет Камиллия. Должно быть, это произошло 30 апреля, когда ты приколола бутоньерку к груди Виллема-Александра, и Камиллия не отходила от тебя, когда заметила, как ты нервничала тем утром; время от времени она нежно клала руку тебе на плечо, легонько его сжимала – любой, кто по-матерински прикоснулся или обратился к тебе, получал место в твоей голове, но Камиллия получила самое красивое, самое великолепное, с золотыми перилами и красной отделкой, и на каждом выступлении, которое ты проводила в воображении, когда ты слушала песню в плеере или наигрывала что-то из The Cranberries, это не я, а она сидела в первом ряду, она гордо хлопала, как хлопала бы мать, когда ее ребенок выступает на сцене, но в реальности все было намного хуже, в реальности она не хотела больше общаться с тобой, и вот ты оказалась с наследницей престола, которая отказалась на него восходить, которая отказалась править твоей страной, которая больше не хотела отвечать на все твои вопросы, словно разрезая ленточки ножницами, и ты скучала так сильно не столько по ней, сколько по матери, которая в ней скрывалась; ты замечала, как эта мать проявляется, когда приходила к нам ради моего сына и, к неудовольствию моего старшего, всегда долго болталась внизу, прежде чем исчезнуть в его комнате и включить там музыку, чтобы мы не слышали вашего безнадежного петтинга, и ты всеми силами старалась помириться с Камиллией, несколько раз ты появлялась у двери в восемь утра, тогда Камиллия в халате открывала дверь и позволяла тебе зайти в дом из страха, что иначе ты растреплешь о том, что произошло между нами, что мои сыновья и вся Деревня об этом узнают, но на этом всё, сказала тебе она: отныне вы будете встречаться только в школе, где она будет твоей учительницей и ничего больше, тебе нужно жить своей собственной жизнью, а ты думала, что это худшее, что люди могут тебе сказать, – твоя собственная жизнь, ведь твоя жизнь всегда принадлежала кому-то другому: твоему отцу, который был одновременно и заведующим, и администратором, но стал настолько небрежным, что не замечал убытков и прибыли, что одного больше, чем другого. И ты хотела, чтобы твоей жизнью управляли, но не столько твой па, сколько тот, кто заполнит всю пустоту, чтобы тебе не приходилось чувствовать одиночество, которое царило внутри, неспособность полюбить себя, и вы поговорили о том, что произошло, и Камиллия подумала, что мы не виделись друг с другом после сообщения твоего брата, после того единственного поцелуя, что это прекратилось, и когда я вернулся домой со свинофермы, я увидел тебя на кухне за столом, вошел и сел ближе к Камиллии, чем к тебе, чтобы создать у нее впечатление, что между нами ничего не осталось, хотя я бы предпочел отвести тебя в свой кабинет и посадить к себе на колени, мой милый Путто, усыпить тебя своим медвежьим запахом, и в конце разговора я сказал, что провожу тебя до входной двери, а ты ответила, что не нужно – ты знаешь, где находится входная дверь, но я продолжал настаивать, и Камиллия взорвалась, закричав: «Ты же слышал, что говорит этот ребенок». И здесь все должно было закончиться: вся грязь, что накопилась за последнее время, полилась изо рта Камиллии, сперва на меня, а потом на тебя, все должно было закончиться, мы бы попрощались, пошли бы титры, и Камиллия вдруг стала обращаться к тебе не как к четырнадцатилетнему подростку, но как ко взрослой, она обзывала тебя маленькой шлюхой, и я видел, как ты съежилась за полупустым стаканом апельсинового сока, я видел, как ты пытаешься сдержать слезы, но они прорвались и покатились по щекам, а я только и мог думать, что хочу слизать их с твоей персиковой кожи, что я целовал бы твои веки, твои влажные ресницы, и что потом ты бы снова улыбнулась, засмеялась и сказала, что от меня пахнет свиньями, и чтобы утешить тебя, я бы рассказал о свином пенисе, который имеет спиралевидную форму, чтобы подольше находиться в утробе свиноматки, а если бы и это тебя не утешило, я бы дополнил свою ложь про Ставангер, я бы сказал, что после того, как мы навестим покинувшую, мы поедем в Исландию, в музей фаллоса в Рейкьявике, который я нашел в интернете и который был основан в 1997 году, и где выставлена самая большая коллекция пенисов, коллекция из двухсот восьмидесяти экземпляров, помещенных в стеклянные колбы с формалином – этот музей ежегодно привлекает тысячи туристов, в нем есть и член синего кита, и член хомяка, который можно рассмотреть только с лупой; и ты решишь, что это прекрасная история, оближешь языком губы и забудешь гнев и ругательства Камиллии, будешь часто ходить на сайт музея и поместишь его страницу в «Избранное», еще ты увидишь там свиной пенис-штопор, но самыми красивыми тебе покажутся китовый член и слепки рогов всей олимпийской сборной Исландии по гандболу, и ты скажешь, что музей все еще ищет реальный человеческий экспонат, и что было уже несколько человек, которые написали в своих завещаниях, что после смерти их рога отправятся в музей фаллоса, и что музею еще нужен пенис белого медведя, и ты будешь с нетерпением дожидаться, когда поедешь в этот музей, а я не мог не думать, что однажды ты посетишь мой личный музей, что ты расстегнешь мою ширинку и высвободишь рог-убийцу, о да, ты освободишь его из заточения и станешь сжимать его этими милыми детскими ручками, но я не мог утешить тебя здесь и сейчас, не перед Камиллией: она в конце концов успокоится, достанет из морозильника три мороженых в виде клоунов с носом-жвачкой и скажет, что нам всем стоит немного освежиться, и мы начнем неловко и молчаливо поглощать мороженое, а у тебя все еще будут течь слезы, и я заново увижу, насколько ты красива и юна, восхитительная горестная детская фигурка с тающим клоуном-мороженым в руке; и я знал, что ты мельком подумала про «Оно», знал, что тебе не нравится мороженое, потому что ты больше не любишь клоунов, знал, что ты думала, что съела Оно, и теперь в тебе жила беда, но ты храбро кусала и лизала лед, и Камиллия сказала, что будет лучше, если ты больше не станешь приходить, ты кивнула и принялась вяло жевать красную жевательную резинку, ты надула из нее такой большой пузырь, что мы больше не могли видеть за ним твое лицо, что печаль превратилась в красное облако, ты надувала пузырь, пока он не лопнул – половина жвачки приклеилась к пряди твоих волос, Камиллии пришлось взяться за ножницы, и она заметила, с каким желанием я смотрю на тебя, потому что я внезапно увидел, как пламя в ее глазах снова вспыхнуло, когда она отрезала жвачку; она дойдет с тобой до почтового ящика и не сможет удержаться от еще нескольких горьких слов: «Как двое людей, про которых я думала, что они любят меня, могли так поступить со мной». Эти слова показались тебе ужасными, они не давали тебе заснуть по ночам, ты еще несколько раз пыталась прийти, но Камиллия больше не впускала тебя, поэтому ты слала бесконечные письма, наполненные цитатами, которые передавали твои сожаления, и в одном из них было стихотворение Рутгера Копланда «Уходя прочь», которое ты распечатала и повесила над столом, потому что оно перекликалось с твоими чувствами: опять кто-то от тебя уходил, еще одна королева отреклась от престола – потом ты откроешь для себя Райнера Марию Рильке и процитируешь в письме: «Нет более ужасной тюрьмы, чем страх причинить боль тому, кто тебя любит». Позже ты расскажешь мне о его стихах, о том, что одно из них показалось тебе ошеломляющим, а другое – очень плохим, ты считала «Песню самоубийцы» уродливой и слишком простой: человек, который говорил о самоубийстве, сравнивал жизнь с едой, с горшком, со жратвой, не такой уж плохой на вкус, но ее не было в его крови, и затем заканчивал уродливыми словами, что больше не будет ее есть, что готов просидеть на диете не менее тысячи лет – ты сказала, что большинство людей, познавших песню самоубийства, не придумали бы что-то настолько упрощенное, с настолько бессмысленными сравнениями, что они редко думали о еде, а скорее чувствовали, что их самих съели, но с другой стороны, ты считала «Записки Мальте Лауридса Бригге» произведением мастера, ты внезапно открыла новый язык, язык Геррита Ахтерберга, Анны Энквист, Пабло Неруды, Шарля Бодлера, ты открыла области страстей в своей душе, а когда их становилось слишком много, ты пряталась обратно в мир Роальда Даля: ты начинала с «Мальчика», эта книга была отчасти о Норвегии, и на странице пятьдесят первой было черно-белое фото той части норвежского королевства, куда каждое лето ездил Роальд Даль, и когда ты смотрела на эту фотографию, ты притворялась, что поедешь на каникулы туда, а не в Зеландию, как бывало каждый год, хотя ты думала, что Зеландия и особенно остров Валхерен впечатляющие и великолепные, но все равно мечтала о Ставангере, о том месте, где будет покинувшая, и ты знала, что обнаружила что-то в стихах, которые читала, нашла что-то, в чем можно спрятаться, что-то совершенно отличное от порой ужасающих историй из Библии или текстов некоторых псалмов вроде сто тридцать седьмого, в котором сказано: «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» И ты отправила Камиллии несколько писем, даже букет цветов, да, цветы, которые она тут же выбросила в мусорное ведро, сказав, что букет дьявола скоро увянет, и никто из нас не мог знать, что это еще не конец, что все зайдет дальше, что ты засунешь палочки от мороженого с клоуном в карман, чтобы добавить их в свою коллекцию под кроватью, и позже это послужит уликой в суде, и чем больше Камиллия отпускала тебя, тем крепче тебя мог сжать я, а позже я часто слушал песню «Клоун-мороженое» с твоей пластинки Kurt12, на которую присяжные указывали гневными перстами, на ее клип, в котором шел дождь из мороженого с клоунами, на эти строки: «Все изменилось в тот день, ребенок исчез из меня, как исчезает вкус жвачки. Не называй меня клоуном-мороженым, любовь моя. Это темное лето растопило меня, а не ты, не ты».