Мой дорогой питомец

Кость пениса иссохнет и сгниет под рамой твоей кровати. В конечном итоге она станет не чем иным, как очередным запекшимся сувениром среди всех других сувениров, которые ты там тайно прятала, включая предметы, которые ты украла, когда училась в начальной школе, среди них: цепочка Элии с серебряным медальоном, внутри которого было личико куклы Барби – тебе удалось стащить ее в шесть лет, что примечательно, на дне рождения Элии, когда все гости в саду ели торт, она так красиво сияла, что ты не смогла пройти мимо; а еще книжка учительницы, которую она читала на каждой перемене – ты рассказывала, как она смачивала кончики пальцев, чтобы перелистывать страницы, и тогда ты тоже захотела стать страницей, чтобы она могла перелистнуть тебя и стать первым человеком на земле, который тебя прочтет, будет читать снова и снова, потому что твой текст и сюжет все время менялись, но, когда засовывала книгу в рюкзак, ты не осознавала этого, как и красоту ее голоса; а еще под решеткой было: немного торфа и угля со школьной экскурсии в музей под открытым небом Археон, пустая пачка жевательной резинки, к которой прикоснулся тот, кто тебе нравился, чек на пополнение баланса на телефоне, оплаченный с моей карточки, пурпурный аметист из коллекции твоего брата, который был опечален потерей, но не настолько опечален, чтобы ты призналась и вернула камень, кожаный футляр для ножей из сарая соседа Храувердама, коробка с мехом твоего мертвого кролика, черепашка-ниндзя, обнаруженная в кармане чьего-то пиджака, твои дневники, которые ты вела только тогда, когда боялась потерять дни, и всегда начинала записи с оправдания, что очень давно не писала: «Извини, дорогой дневник, произошло слишком много всего, чтобы это записывать, поэтому мне лучше ни о чем из этого тут не упоминать, ведь некоторые события не становятся реальностью, пока не превращаются в чернила, некоторые события невозможно вынести, от них помнутся твои страницы». А позже ты где-то напишешь, как рассказали мне в суде, что носишь свой настоящий дневник в голове и только там ты можешь писать аккуратно и разборчиво, хотя я знал, что однажды мое имя, Курт, получит свою порцию завитушек – ты наклеивала на страницы стикеры и только под ними осмеливалась раскрывать свои секреты; а еще у тебя под кроватью были нарисованные тобой портреты твоих бабушек, которые обе умерли от рака до того, как тебе исполнилось одиннадцать лет, твои школьные оценки со всеми поощрениями, в которые ты тогда еще верила – под кроватью становилось все больше и больше вещей, особенно после того, как ты посмотрела «Оно» и после того, как твой брат однажды залез под кровать и в шутку передразнил кошку, а ты все слышала мяуканье, когда он уже давно вылез из-под нее – тогда ты подумала, что чем больше под кроватью накопится вещей, тем труднее будет спрятаться клоуну или твоему брату, а теперь кость пениса оказалась среди них, и иногда ты будешь разворачивать фольгу под ночником и вздрагивать при виде члена, который будет уже не розовым, а белым и начинает разлагаться, и ты будешь сладострастно скользить языком по губам и превращаться то в Лягушонка, то в самца выдры, а потом мирно заснешь над всем этим украденным и подобранным хламом; ты была воришкой, моя любовь, но мне было все равно, хотя я знал, какое это было клише: мое сердце оказалось в твоей коллекции, тебе это хорошо удавалось – красть у людей сердца, ты всегда делала это так аккуратно, что они не сразу это понимали, а потом было уже слишком поздно, ты уже залезла в кого-то, и я беспокоился не столько о твоем воровстве, сколько о том, насколько хорошо ты могла о нем врать, и все, что ты не могла получить или что не было твоим, становилось более притягательным, и я иногда задавался вопросом, насколько притягателен был в твоих глазах я, и не хотела ли ты меня только потому, что ты мной не обладала, я уже принадлежал кому-то другому, и ты врала обо всем подряд, а я все чаще и чаще ловил тебя на том, что ты фантазировала о шикарной жизни и иногда сама не понимала, что реально, а что – нет, и в тот день ты рассказала всем, что застряла в колючей проволоке, и описывала в излишне кровавых подробностях, как это произошло, поэтому все быстро отставали, и никто, казалось, особо не задавал вопросов, откуда у тебя такая рана на бедре, и тебя пришлось зашивать, а рана в моем сердце все еще кровоточила, и только ты могла залечить ее, и я не совсем понимал, что именно из последних моментов на операционном столе ты осознала, что из моих слов и движений моих огненных чресл, но никто из нас не заговорил об этом, когда мы увиделись в сумерках: я пришел за сыном, ты ходила с ним в поход с палатками вдоль реки, в этом году мы не поплыли на лодке во Фрисландию, а ты не поехала в Зеландию, но вы все-таки хотели немного отдохнуть, и поэтому у вас возникла идея с кемпингом, и скоро среди высохших коровьих лепешек и маргариток вырос купол палатки, и твоему папе казалось, что вам по восемь лет, и вы решили устроить ночевку, но Камиллия соображала в этих делах получше его, поэтому купила презервативы, на всякий-разный случай, сказала она и добавила, что в наши дни дети начинают спать друг с другом все раньше и раньше, а я стоял рядом, борясь с отвращением и тошнотой, когда она протянула старшему пачку Durex с запахом фруктов: я старался думать о пикнике, когда ты безбоязненно ела банан из моей руки, а потом Камиллия прошептала ему какую-то ненужную информацию, и я знал, что вы с Жюль однажды покупали презерватив из торгового автомата рядом с видеомагазином, вы застенчиво бросили один евро, а затем убежали прочь, чтобы спустя несколько минут вернуться и как можно хладнокровнее вытащить презерватив из щели, а потом в комнате Жюль вы натянули его на морковку, на крепкий корнеплод, но наизнанку: ваши ладони испачкались в смазке, и вам пришлось их мыть в ванной, хихикая и кривляясь, и потом ты заявляла, что еще много часов чувствовала фабричный запах на своих руках, и из-за него ты думала о тех, кто стоял на сборочной линии фабрики и упаковывал презервативы, и ты задавалась вопросом, о чем мечтали эти люди, представляли ли они своего любимого человека или думали о супе из сельдерея, который сделают вечером, или, может быть, это были люди, которые никогда не целовались, не говоря уже о том, что их никто не хотел, и как больно им было весь день упаковывать в пачки чужую страсть или вожделение, и что ты могла бы работать на фабрике, потому что такая работа никогда бы не казалась тебе монотонной, потому что даже там ты бы цвела и мечтала о прекрасной жизни, и вы с Жюль воткнули морковку с надетым презервативом в плюшевую игрушку: вы надрезали ее снизу и вытащили наполнитель, и в ту ночь ты плакала над поруганным плюшевым мишкой, потому что Фрейд сказал, что вожделение сильнее разума; дело было не в распоротой мягкой игрушке, а в том, что вы с ней сделали – вы водили морковкой вверх-вниз, читая секс-книжку матери Жюль, которую вы нашли на чердаке, о том, как именно это делается, и морковь входила и выходила, пока веселье не закончилось, затем вы сели на диван с миской чипсов и банкой лимонада Shandy и обсудили то, что действительно имело значение: поп-звезд, музыку, новые сладости, парней, растущие части тела девушек-подростков. А морковку с презервативом, которая принадлежала к роду Pennisetum, вы закопали на заднем дворе среди кустов сирени и перистощетинника, и эта игра слов показалась вам весьма уместной, и вы позабыли о том, что так пленяло вас раньше, когда вы лихорадочно разрезали и протыкали морковкой плюшевого мишку, и я хотел выбить пачку презервативов из руки сына и запретить ему использовать гадкую резинку с тобой, с моей маленькой добычей, и поэтому я поговорил с тобой об этом, когда мы вместе устанавливали зеленый купол армейской палатки на берегу, а мой старший мочился на дерево чуть подальше, стянув боксеры и штаны до щиколоток, как он делал в детстве, и его белые ягодицы ярко выделялись на фоне темно-синего неба – на мгновение мне вспомнилась моя любимая картина Пикассо, «Герника» 1937 года, с ее белоснежной быколошадью, с ее огромным отчаянием, болью и хаосом, и не смог отрицать того, что ты видела в моем сыне – он все еще был таким свободным от зла, то мягким и нежным, то строптивым и жестким, а во мне этого не хватало, и я сказал, что вы еще молоды, так восхитительно молоды, что у вас еще будет столько времени заняться этим, что ты должна быть по-настоящему уверена в том, что хочешь этого, точно так же, как была уверена, что станешь знаменитой; и я не мог не воображать, как мой старший, вот с этими его бледными ягодицами, светящимися на фоне звездного неба, потычется в тебя пару раз, и ты подумаешь, что это все, и это может тебя разочаровать, потому что ничего не изменит, не изменит тебя, потому что не будет похоже на фильмы или книги, а скорее на то, как это происходит у коров; и я натянул веревки палатки и закрепил их за колышки в земле, и сказал тебе быть осторожной, чтобы не споткнуться о них, и ты лучезарно улыбнулась и ответила словами: «Только тот, кто часто спотыкается, знает, что такое по-настоящему твердо стоять на ногах». И тут я мягко спросил, чего ты хочешь на самом деле, готова ли ты, чувствуешь ли ты такую любовь, что не можешь думать ни о чем другом, не хочешь этого ни с кем, кроме него, а ты пожала плечами и сказала, что читала «Моби Дика» Германа Мелвилла и что порой нужно отправиться на охоту, чтобы узнать свои страхи, и я не понял, какое отношение это имеет к моим вопросам, а ты сказала, что молилась Богу, спрашивая, подходящий ли это будет момент, а Он промолчал, и молчаливый Бог хуже Бога рыкающего, и только Фрейд в бордовом кресле задумчиво наклонился к тебе и спросил, был ли мой сын тем китом, которого ты по-настоящему хотела впустить внутрь, а ты парировала, что в рыбацком промысле кит – это просто кит, и рыбак будет счастлив поймать любого, и из этого объяснения я понял, что ты опасалась, что если этого не произойдет сейчас, то этого не произойдет никогда, и что до тебя дошли слухи, что Элиа и Лягушонок уже занимались этим, и с тех пор у нее появилось еще больше поклонников и, по твоему мнению, еще больше выросла грудь, и ты хотела отличаться и в то же время быть такой же, как все остальные, – это был очередной уровень, который предстояло пройти, в ваших терминах: последняя база. Пока что вы двое все еще были на первой: только целовались и немного трогали друг друга; ну ладно, все же хорошо, что вы получили презервативы от Камиллии, а не пошли к автомату у видеомагазина и принялись сомневаться, не сэкономить ли эти деньги на какой-нибудь хороший фильм, на фильм с Аль Пачино, или что вас могут заметить деревенские дураки или, что еще хуже, пастор, потому что после службы в реформатской церкви на дамбе он рассказал бы об этом твоему отцу и указал бы ему на твое аморальное поведение, и твой папа немедленно выгнал бы меня с моей скверной со своего двора, они же еще дети, сказал бы он, не зная, что каждую ночь его дочь с жадностью рассматривает кость пениса выдры; и ты выпрямилась и стала нажимать ножками в резиновых сапогах на колышки палатки, так что они еще глубже погрузились в землю, словно хотела убедиться, что палатку не унесет ветром, что твои желания закреплены штормовыми ремнями, чтобы они не болтались, словно колышки в темноте тента, внутри твоей головы, и вдруг ни с того ни с сего ты почти вызывающе спросила: «А ты хочешь стать этим китом?» Я стоял с веревками и молотком в руках, чувствовал, как вечерняя сырость заползает мне в грудь, слышал крик сына, который забрался высоко на дерево и кричал, что он король мира, – это он запомнил из «Титаника», он всегда перенимал все напускное, но не истинную глубину вещей; а ты была такой противоположностью ему, и я ни черта не сказал, я не мог ничего вымолвить, потому что не знал, как ответить, и после выдры казалось, что всего слишком много, что оно слишком грязное, и я увидел, как ты вглядывалась в даль над участком соседа Храувердама, и услышал, что ты соврала, когда сказала с ложным подтекстом, что это замечательно – быть проглоченной китом, как Иона в Библии, и что ты надеешься, что он выплюнет тебя где-нибудь далеко, подальше от скучной деревни, и я все еще не знал, суждено ли моему сыну стать твоим китом, и ты продолжила, что в сумерках всегда хорошо выбирать море, как делал Измаил из «Моби Дика», что младшему матросу легко живется, но море можно выбрать только в том случае, если у тебя есть корабль, а пока что это просто бултыхание, сказала ты с убежденностью в голосе, как будто знала, что делала и куда хотела отправиться, и ты спросила, закончил ли я свой допрос, и использовала местоимение «вы» и обращение «господин Курт», а я неуклюже стоял с веревками и этим дурацким молотком в руках и услышал шаги сына за спиной, поэтому не смог сказать тебе, что ты мне нужна, что я хотел стать твоим китом, что я должен умолять тебя стать твоим китом, что я хотел проглотить тебя и не отпускать, и, может быть, ты хотела, чтобы я что-то сказал о вчерашнем дне, но между нами выросло такое большое расстояние, которое нужно было пересечь, так много коровьих лепешек и маргариток, а я был просто мужчиной с молотком, я построил вам любовное гнездышко, хотя сам хотел стать тем, кто будет в нем поклоняться тебе, и мой старший похлопал меня по плечу, чтобы показать, что сейчас мне пора свалить на хрен, и я поднял руку и пошел прочь, оглянулся на вас, сидящих в траве, – вы пытались включить плитку твоего отца, чтобы приготовить омлет, а я поспешил домой, чтобы открыть «Моби Дика», и пришлось признать, что он мне не пошел, за исключением нескольких маленьких жемчужин, но нет, не этот язык, не эта медлительность, но я продолжал читать, хотя бы ради того, чтобы не видеть перед собой тебя, лежащую на надувном матрасе в палатке; и я переворачивал страницы так грубо, что некоторые из них рвались, и я обнаружил, что это отчасти похоже на то, что я чувствовал, и теперь, когда наш младший тоже ночевал в гостях, и весь дом был в нашем распоряжении, и, казалось, был освещен вашей страстью, Камиллия хотела заняться со мной любовью, но у нее ничего не вышло, даже когда я пытался думать о тебе на одеяле для пикника, о тебе на операционном столе и о том, как я стоял позади тебя, когда ты резала выдру, как крепко ты держалась за ее пенис и как ты была красива и мила, когда безвольно обмякла в моих руках, но потом я снова увидел кровь на твоей ноге, увидел моего старшего с белыми ягодицами, лежащего на тебе, и это не сработало, и я сказал Камиллии, что дело не в ней, что я немного устал от толпы пациентов на приеме и в поле, от инфекций вымени и анаплазмозов, без особой необходимости добавил я, и так далее, и в ту ночь я несколько часов просидел в ванной, прижимаясь губами к крошечным дырочкам в сетке форточки – тогда я не мог знать, что завтра заберу угрюмого сына с неиспользованными резинками в переднем кармане рюкзака, ах, моя пламенная беглянка, что ты со мной делала!