– Ты отвратительно выглядишь, – говорила я себе в минуты слабости. – Ты просто омерзительна.
Оставаться в Лорел было невыносимо именно потому, что там меня захлестывали такие эмоции. Почему мне хотелось так жестоко с собой обращаться? Ведь мне
Помимо дурных мыслей из-за Брэда меня угнетало то, какую бурю я без какого-либо злого умысла подняла в нашей церкви.
Это случилось тогда, когда я пригласила Аманду, свою подругу из школы для взрослых, и ее парня Тимми Лу в нашу церковь.
Мы пришли на службу втроем и устроились в задних рядах. Аманда и Тимми Лу вели себя безукоризненно – подпевали, даже если не знали слов гимна, внимательно слушали пастора. Когда служба закончилась, я осознала, что в церкви стоит предгрозовая атмосфера. Никто не подошел к нам, и никто ничего не сказал, но я чувствовала, как нас прожигают неодобрительными взглядами. Меня охватило отчаяние: неужели они так реагировали на нас потому, что Тимми Лу был афроамериканец?
Через пару дней, когда мы с мамой и Тадом ужинали за кухонным столом, у нас зазвонил телефон. Трубку взяла мама; я видела, как вытягивается ее лицо от того, что ей говорят.
– Мне кажется, или в Библии написано: «идите, научите все народы, крестя их», и речь идет не только о белых людях? – спросила она и положила трубку. Она явно была расстроена.
– Кто звонил? – спросила я.
– Не знаю, – ответила она. – Но они спросили, что пытается доказать моя дочь, приводя в нашу церковь
Услышав это, я пришла я ярость и смятение. В глубине души я надеялась, что мне показалось, будто прихожане так отреагировали на присутствие Тимми Лу, но теперь мои опасения подтвердились. Неужели мы каждое воскресенье искали единства в молитве с людьми, у некоторых из которых были такие предубеждения? Получалось, что да, и мое терпение лопнуло. Я покончила с ними раз и навсегда.
Для мамы это тоже стало ударом, и она поклялась больше никогда не переступать порога этой церкви. Ее вера была сильна, но несправедливость произошедшего потрясла ее до глубины души. К сожалению, это привнесло напряжение в отношения мамы с бабушкой и дедушкой. Они ходили туда всю свою жизнь, и их родители покоились на кладбище этого прихода. Они умоляли ее забыть о случившемся и вернуться в общину, но ее было не переубедить. Маму наверняка бы приняли обратно и не подвергли остракизму, но она туда больше никогда не приходила. Она перешла в другой приход, и новая община приняла ее с распростертыми объятьями. Я по сей день горжусь тем, что она отказалась мириться с отвратительным расизмом по отношению к тем, кто был мне дорог.
– Ты отвратительно выглядишь, – говорила я себе в минуты слабости. – Ты просто омерзительна.
Мне окончательно надоели недалекие жители Лорел. Я уволилась из «Subway» и переехала в Вудсток, штат Алабама. Там я поселилась с отцом, его женой Лизой и моим продолжающим увеличиваться выводком братьев. Габриэлю уже исполнилось три года, а Лиза незадолго до моего приезда родила мне еще одного брата, Хантера. Тад был не в восторге от младенцев и маленьких детей, а посему жил отдельно, в помещении над гаражом, переделанном в жилую комнату. Мне же предстояло жить в доме вместе с остальными, в гостевой комнате.
Городок Вудсток был еще меньше, чем Лорел. Там был один светофор, один продуктовый магазин, «Subway», отделение почты и, собственно, все. Оставайся я там все время, я бы наверняка рехнулась, но, к счастью, от Вудстока было всего 30 миль до одного из крупных городов штата Алабама, Бирмингема. В Бирмингеме жили 233 тысячи человек; там были хорошие рестораны, кинотеатры, огромные торговые центры. А еще меня там никто не знал, и это было прекрасно.
Я быстро нашла постоянную работу, став банковской служащей. Эта работа иногда бывала достаточно занудной, но это было значительно лучше, чем работать «художником по сэндвичам». Имея скромный доход от работы в банке, я смогла наслаждаться свободой, приходить и уходить из дома, не подвергаясь допросам папы и Лизы.