Могучая крепость

Шарлиен почувствовала, как выражение её лица смягчилось, когда она распознала грубую, искреннюю эмоцию, стоящую за этим ответом. Она по-прежнему не была до конца уверена, что такое «микроб», хотя думала, что у неё есть довольно хорошая идея на этот счёт. Но на самом деле дело было не в этом, и она это знала. Нет, дело было в том, что Мерлин Атравес всё ещё был и Нимуэ Албан, и что Нимуэ потеряла всю свою вселенную девятьсот лет назад. Точно так же, как Мерлин Атравес знал, что он тоже потеряет всю свою вселенную — или, по крайней мере, всех людей в ней, которые имели для него значение. Она и раньше пыталась (и, как она знала, безуспешно) представить, на что это должно быть похоже, каково это, когда кто-то, кто так явно и глубоко любил друзей, которых он знал, понимает, что в конечном счёте они все умрут и оставят его позади. Теперь, когда она смотрела в эти сапфировые глаза — и это были глаза, чёрт возьми, а не кусочки стекла, металла и «технологии»! — она знала, что, как бы ни были важны она и Кайлеб для великой задачи Мерлина здесь, на Сэйфхолде, это была только часть — и не самая большая — его истинной мотивации.

В могильном безмолвии «Пещеры Нимуэ» повисла тишина, а затем Шарлиен Армак протянула руку. Она мягко коснулась предплечья ПИКА, в котором жила её подруга. И она улыбнулась.

— Я надеюсь, доктор, вы не обидитесь, если я укажу, что здесь немного прохладно — даже для чизхольмской девушки — чтобы снимать с себя одежду.

— О, в этом нет необходимости, — заверил её Мерлин с ответной улыбкой, чьи голубые глаза смягчились, когда он понял преднамеренную смену темы. Или, по крайней мере, смещение акцента. Он на мгновение легонько положил ладонь на тонкую руку, лежащую на его руке, затем махнул той же рукой в сторону ожидающего смотрового кресла. — Просто растянитесь на кушетке, вот здесь. Сыч будет заниматься всем оттуда.

Шарлиен снова посмотрела на приподнятое кресло и пожала плечами, и он снова протянул ту же руку. Она взяла её, взобралась на ступеньку рядом с креслом и села. Поверхность смотровой кушетки задвигалась под ней, приспосабливаясь к форме её тела, но она восприняла это спокойно. В конце концов, она уже испытывала то же самое ощущение с пилотским креслом разведывательного скиммера.

— Мне просто лечь здесь? И всё?

— И всё, — подтвердил Мерлин.

Она пристально смотрела на него ещё примерно пару секунд, затем глубоко вздохнула и откинулась на спинку кушетки.

— Просто лежите и расслабьтесь, — подбодрил её Мерлин, и её брови поднялись, так как голос сейджина изменился. Его глубокий мужской тембр стал выше, перейдя в хриплое контральто, которого Шарлиен никогда раньше не слышала. Каким-то образом он остался узнаваемым голосом Мерлина, но императрица внезапно поняла, что на самом деле она впервые слышит Нимуэ Албан, а не Мерлина Атравеса.

Она повернула голову, глядя на него, и он улыбнулся. Это была нежная, странно грустная улыбка, и она склонила голову набок, вопросительно глядя на него.

— Я уже давно не был Нимуэ, Шарлиен, — сказало это контральто, — и мне пришло в голову, что в данных обстоятельствах тебе может быть немного комфортнее с ней, чем с Мерлином. Кроме того, ты здесь для того, что Нимуэ всегда хотела испытать. Дети — младенцы… Они не были чем-то, что ответственные люди приносили в мир, когда она была жива. В любом случае, не тогда, когда все узнали, что Гбаба собираются убить нас всех.

Шарлиен протянула руку и снова нежно положила ладонь на предплечье Мерлина/Нимуэ, когда увидела печаль, скрывающуюся за этой улыбкой.

— Я всегда знала, что у меня никогда не будет ребёнка, — тихо сказала Нимуэ из-за лица и усов Мерлина. Это была самая странная вещь, которую Шарлиен когда-либо видела, но в ней также была странная, совершенная «правильность».

— Я знала, что со мной этого никогда не случится. Но я никогда не думала, никогда не представляла, что буду стоять здесь сегодня, наблюдая за кем-то, кто собирается стать матерью. — Нимуэ грустно рассмеялась. — Это иронично, не так ли? Я всегда ожидала, что умру молодой. Теперь мне девятьсот лет, и — кто знает? — я могла бы пробыть здесь ещё девятьсот. И у меня всё равно никогда не будет собственного ребёнка.