Могикане Парижа

Он ожидал, что Людовик станет возражать ему, но тот, к величайшему его удивлению, не сказал ни слова, а только посторонился и пропустил его вперед с той почти тельностью, которую воспитанный юноша должен иметь к преклонным летам.

XIII. Людовик принимает всю ответственность на себя

Доктора остановились в прихожей.

Трудно было бы подыскать более живое и типичное олицетворение науки и рутины.

– Теперь потрудитесь мне сказать, мой юный друг, зачем вы привели меня сюда? – сказал Пиллоу.

– Прежде всего затем, чтобы не утомлять больного нашим разговором, – ответил Людовик.

– Цель весьма основательная, потому что он человек умирающий.

– Тем основательнее не говорить этого в его присутствии, если вы в этом уверены.

– Да вы, кажется, думаете, что люди нашего поколения – сплошь дрянные бабы, в то время как в вашем – одни молодцы?! – вскричал бывший главный хирург. – Я был помощником Ларрея, государь мой, и присутствовал при том, когда храброму Монтебелло отнимали обе ноги. Перед операцией доктора целых пять минут спорили между собою, следует ли сделать ампутацию или оставить его умереть так, не мучая понапрасну? И вы, может быть, воображаете, что они говорили все это тихонько, в тайне от больного? Ничуть не бывало, государь мой, – он сам толковал с ними, точно дело шло о ком-то совершенно постороннем. Я и до сих пор слышу, как он крикнул, точно подавал команду войску: «Вперед!» – «Да уж режьте, режьте, черт возьми!»

– Очень может быть, что на поле битвы, где докторам приходится иметь дело с двадцатью тысячами раненых одновременно, им действительно некогда принимать с ними те предосторожности, за которые вы удостоили наше поколение прозвища «бабье», – возразил Людовик, – но здесь мы ведь не на поле битвы, а господин Жерар вовсе не маршал Франции, каковым был храбрый Монтебелло. Напротив, этот человек глубоко потрясен своим положением. Мне даже кажется, что он ужасно боится смерти и что ужасы, которые наполняют его воображение, действуют на него разрушительнее самой болезни.

– Кстати, о болезни! Если не ошибаюсь, вы, кажется, сказали, что не согласны с моим взглядом? Что же вы о ней думаете?

– Что вы ошибаетесь, леча от гастрита.

– То есть, как это я – ошибаюсь?

– Ошибаетесь, предполагая, что г-н Жерар страдает гастритом.

– Да я этого вовсе не предполагаю, милостивый государь, а прямо утверждаю это!

– А я нахожу, что у него совершенно другая болезнь.

– Что же у него, по-вашему? Вы, вероятно, предполагаете…

– Я тоже не предполагаю, а утверждаю…

– Ну, хорошо: утверждаете, что у г-на Жерара…

– Не гастрит! Я имею честь уже в третий раз повторять вам это.

– Так что же у него, черт возьми, если не гастрит?

– Простая пневмония, – холодно сказал Людовик.

– Пневмония! Вы считаете это пневмонией?

– Разумеется! Ничем иным это и быть не может.

– Может быть, вы станете также утверждать, что можете и спасти его?

– Что касается этого, то утверждать я не могу, но надеяться осмеливаюсь.

– А нельзя ли узнать, какое это чудодейственное средство вы намерены ему прописать?

– С вашего позволения, почтеннейший коллега, я об этом еще подумаю.

– Это что же еще значит? Вы просите у меня позволения спасти моего старого друга?

– Я прошу позволения лечить вашего пациента.

– Даю вам это позволение сто, тысячу раз! Дай бог только, чтобы это к чему-нибудь привело. Но если хотите послушать моего совета, лучше не рассчитывайте на то, что он проживет дольше, чем до завтрашнего рассвета.

– В таком случае я все-таки рискну сделать невозможное, – сказал Людовик, не изменяя прежнему тону почтительной вежливости.

Старик не понял деликатности молодого врача и принял его слова за признак нерешительности и сомнения.

– Вы выразились совершенно верно, – сказал он, – это дело невозможное.

– Теперь позвольте спросить, чем вы пользовали его до сих пор, почтеннейший коллега? – продолжал Людовик.

– Я сделал ему два кровопускания, поставил пиявки на желудок и посадил его на строжайшую диету.

По лицу Людовика скользнула улыбка, но вызвана она была, скорее, состраданием к больному, чем насмешкой над сильно распространенной тогда модой на пиявки и диету.

Доктора еще продолжали свое совещание, когда несколько человек поселян, с нетерпением ожидавших свершения чуда над своим благодетелем, вошли в прихожую.

– Ну, что? Лучше ему? – спрашивали они, перебивая друг друга.

Старый хирург так привык, что его осыпали подобными вопросами каждый раз, когда он выходил от Жерара, что подумал – и теперь они обращены к нему.

Но, увы! Если переменчива волна, то женщина еще переменчивее ее! Но в мире есть нечто, еще переменчивее и волны, и женщины – это толпа.

Так и теперь один из поселян, наиболее энергично настаивавших на том, чтобы Людовик шел к больному, на ответ старого доктора: «Мы сделаем все, что возможно сделать!» грубо крикнул ему:

– Да мы не у вас и спрашиваем!