Модноверие

Открытие новой экспозиции было назначено на двадцатое июля — конечно же, с умыслом. Гридень Светомысл и еще девятнадцать человек из братства Волчьего Солнца приехали на Площадь Революции за час до назначенного срока — посидеть в «Бургомистре», выпить по кружке темного пива.

Сели на летней террасе. Егорка покрутил головой и увидел на площади перед выходом из метро знакомую бородатую физиономию — отрок Терпило тоже был здесь, а с ним несколько человек из братства Детей Святовита. Егорка помахал старому приятелю рукой — Терпило заметил, обрадовался и о чем-то быстро заговорил со своими товарищами. Через минуту рослые и плечистые «дети» уже расталкивали сидевших на террасе, пробиваясь к московским соратникам.

— Здравия, братья! — Терпило обхватил медвежьими лапищами поднявшегося навстречу ему Егорку, сжал крепко, до хруста. — С праздником вас, с Перуновым днем!

— И вы здравы будьте, порубежники, — старейшина Волчьего Солнца, Добрыня, отер от пивной пены усы и повелительным взмахом руки подозвал официанта. — Ну-ка, поставь нашим друзьям еще столик, да побыстрее.

Пока официанты организовывали место для новых гостей, Светомысл и Терпило обменивались впечатлениями: Егорка рассказывал о своих приключениях в Киеве, отрок — о том, какой огромной и по-муравьиному перенаселенной показалась ему Москва.

— Как вы тут живете-то, братка? — спрашивал он. — Сколько ж здесь народу обитает — миллионов десять?

— Официально — двенадцать, — отвечал Светомысл. — Но на самом деле пятнадцать как минимум. Одних гастарбайтеров миллионов пять.

При слове «гастарбайтеры» тень набежала на простодушное бородатое лицо Терпилы.

— А знаешь, кого я вчера видел? — почему-то шепотом спросил он. — Жирослава. Он в переходе у Киевского вокзала работает. На себя, правда, не похож, но это точно он, зуб даю.

— Кем же он там работает? — удивился Егорка. — Продавцом, что ли?

— Собачка у него там, — объяснил Терпило. — Белая такая. Он ей на корм собирает.

— Да ты ошибся, наверное. Зачем киевскому волхву в переходе побираться?

— Того не ведаю, — вздохнул отрок. — Но человек он непростой, и личин у него много.

Тем временем гостям принесли пиво, и Добрыня, подняв свою кружку, торжественно провозгласил:

— Слава родной земле! Слава предкам! Слава Роду!

— Слава Роду! — громко откликнулись Дети Святовита.

На них оглядывались. Егорка почувствовал поднимающуюся откуда-то из глубины души гордость — его окружали не просто друзья, а братья, родичи, и это возвышало его над всеми пятнадцатью миллионами жителей громадного мегаполиса, разобщенных, как атомы, не чувствующих своих корней, не имеющих силы. Он крепко сжал кулак и ткнул им в твердое плечо Терпилы.

— А помнишь, как ты меня — кистенем? Вот же болван здоровый!..

— А у тебя башка крепкая оказалась, — захохотал Терпило. — Как у Перуна дубоватого…

Егорка подавился смехом.

«Почему он каменный? — спросил он той ночью у Жирослава. — Перун же должен быть деревянным, его священное дерево — дуб».

«Дубового Перуна христиане сбросили в реку, — ответил волхв. — И он утонул, хотя кияне и просили бога — «Выдуби, выдуби!». Пролежав тысячу лет на дне, Перун обрел крепость камня. Приходит пора, и грань между камнем и деревом стирается, как стирается она между деревом и человеческой плотью. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко, оно умирает. Когда человек родится, он слаб и гибок, а когда умирает, он крепок и черств. Понимаешь ли ты меня, кацап?»

«Понимаю, что ты цитируешь Лао-Цзы, — сказал ему Егорка. — Но ты не ответил на мой вопрос».

«Ответ ты получишь, когда выполнишь волю бога, — Жирослав с гримасой отвращения принялся натягивать парик. — А пока что позаботься о том, чтобы Перун попал в Исторический музей к двадцатому июля».

7

— Я рада, что в этот замечательный день на открытии нашей выставки «Лики славянского язычества» присутствует молодой, подающий надежды историк из РГГУ Георгий Картузов, который нашел и привез нам один из главных экспонатов сегодняшней экспозиции — каменного Перуна. Надеюсь, он поведает нам о своей находке. Георгий Викторович, прошу вас к микрофону.