Модноверие

— Да ему уже не до денег, сроки-то летят! Он сначала губу раскатал на всю сумму, а потом сел за работу — и увидел, что дело табак. Не может написать ни одного связного предложения. Не в силах даже компиляцию составить. Месяц тыркался, другой — глухо. Пытался книгу какого-то эмигранта передрать слово в слово — а все из рук валится. Пришел к Тугеру, говорит — спасай, даю двушник, иначе мне хана. Дима же не знал, что у Бобы та же болезнь, только не от зашитости, а наоборот! Ну, я его осчастливил, конечно, этой судьбоносной информацией… А он в ответ: теперь понимаю, зачем Тугер меня на три куска развел! Целый день торговались…

— Откровенный какой Дима.

— Во-первых, ему тоскливо в зашитом состоянии. Во-вторых, я ему всю цепочку рассказал, и он за голову схватился. Его от фамилии Шульман прямо затрясло. Говорит, не дай бог в Конторе узнают, сделают всем обрезание по самое никуда. А в-третьих… Почему бы редактору отдела издательства «Прогресс» не быть откровенным с человеком, который снимал, как товарищ редактор, пьяный до изумления, кидает жюльены в стену?

— Какой-то пошлый водевиль, — пробормотал Коля. — От начала до конца — нелепая дешевая оперетка. В постановке любительского театра из захолустного местечка. Евреи-алкоголики на подсосе у кагэбэшников. Кагэбэшники в доле с евреями-алкоголиками. И никто не может сам написать ни слова! И два непутевых репортера, которых выгнали из газеты «Воздушный транспорт» за идиотизм, после того, как выгнали из газеты «Гудок» за пьянство, должны всех спасти, выдумав за тысячу рублей русскую идею в объеме двухсот машинописных страниц…

Коля снял очки и уткнулся лицом в ладони.

Он еще хотел воскликнуть: «Да это уму непостижимо!» — но передумал.

Вполне постижимо для тех, кто знает, что такое советская журналистика, и с чем ее едят, и как она сама живыми людьми закусывает.

— И не говори, — поддакнул Саша. — А знаешь, что самое грустное? Мы не можем разогнать этот колхоз «Еврейский партизан» и забрать все деньги себе. Денег нет!

Коля даже слегка оживился. Выглянул одним глазом.

— Они паникуют не только из-за сроков, — объяснил Саша. — Сагалович взял в «Прогрессе» три тысячи аванса, и сразу весь его потратил, дачу купил. Тугер под свою будущую долю наделал долгов. Остается Шульман. Я его хорошо припугнул, и в принципе мог бы дать ему под зад коленом. Но, если верить Инессе, третья жена Шульмана — бывшая вторая жена Тугера и заодно племянница Сагаловича. Или наоборот, я уже забыл, да и пофиг. Короче, это даже не мишпуха, а форменный антисионистский комитет советской общественности. Если он выступит против нас единым фронтом и нажмет на все педали… Я не умею работать на бензопиле. А ты? Это будет лучшее, что сможет нам предложить лесная промышленность. Значит, либо тысяча, либо ничего. Я подумал — лучше синица в руках, чем утка под кроватью, — и взял у Шульмана три сотни. Правильно сделал?

— Неважно, — сказал Коля.

— То есть? — Саша насторожился и сел прямее.

— Знаешь, я просто не хочу в этом участвовать.

— Да ты что, старик… — Слонимский от неожиданности поперхнулся.

Коля молчал, глядя мимо него.

Саша еще по инерции бодрился, но в голосе его появились умоляющие нотки. Он пытался поймать Колин взгляд — безуспешно.

— А чего ради я Шульмана тряс? Он у меня теперь вот где, — Саша показал могучий кулак. — Все выболтал, как миленький… А в задницу целовать — думаешь, это фигура речи? А пришлось! А я вообще-то женатый! А потом…

— Ну хватит паясничать, старик.

— А как же Моисеич?! — вспомнил Саша. — Мы же решили, что ему надо купить джинсы!

— Хороший ты парень, Слонимский, — сказал Коля.

— Не пугай меня, старик, умоляю…

— Я только что бросил пить, — хмуро сообщил Коля. — Прошу отнестись с пониманием.

— Родноверие! — шепотом прокричал Саша. — Слово-то какое!

— И поэтому я очень суров.

— Мой шедевер! Я, может, уже ничего лучше не выдумаю, чем родноверие! Не губи!

— Я дам Моисеичу сто рублей. И посмотрю, что будет.

Слонимский издал неясный задушенный звук.

— Единство стиля, — сказал Коля. — Нужно сохранять единство стиля, понимаешь? С начала спектакля идет постепенное нагнетание абсурда. И, значит, в конце нашей оперетты сделать работу должен абсолютно посторонний человек за сто рублей. Это будет стильный и естественный бесславный конец родноверия.

— Может, ты сегодня все-таки еще рюмочку… — осторожно предложил Саша. — А то что-то мне за тебя боязно.

— А джинсы я потом Моисеичу подарю, — сказал Коля.

В ордена Трудового Красного Знамени газете «Лесная промышленность» сотрудникам выдали «продуктовый заказ» — шпроты, растворимый кофе, пачка «чая со слоном», кусок сервелата, коробка невкусных конфет, еще какая-то мелочь, пара пакетов крупы, и все это счастье завернуто в серую упаковочную бумагу. Юная стажерка Аня пыталась утрамбовать заказ половчее, но тот у нее расползался и разваливался.

За столом, на углу которого Аня мучилась с заказом, сидел индифферентный главный художник.

— Извините, пожалуйста, — позвала Аня. — У вас не найдется веревочки? Мне заказ перевязать, а то не донесу.