Модноверие

— Это было давно. Я немножко для него поснимал. Да ничего особенного, честное слово. Так… Художественное фото.

— Саша! — только и сказал Коля.

Слонимский отвернулся. Вряд ли ему было стыдно, но неудобно перед другом — точно.

— Эй, художник! — позвал Коля ласково. — Для тебя есть творческое задание. Ты завтра с утра идешь целоваться со своей мишпухой. Целуй во все места, делай что хочешь, но мы должны знать, у кого Шульман перекупил заказ. Восемь листов текста за полторы штуки это что-то очень странное и непонятное.

— Примерно сто восемьдесят за лист, — сосчитал Слонимский.

И сурово нахмурился. Он так выглядел, когда у него в голове начинал бренчать и щелкать кассовый аппарат.

— Минимальная ставка за лист художественной прозы — сто семьдесят пять, — подсказал Коля. — За политику, философию и научпоп уже идет надбавка в двадцать пять процентов. То, о чем нас просят, вообще должно оплачиваться по графе «философия и научный коммунизм», я так думаю, ха-ха-ха… Да и кому интересно связываться с русской идеей за гроши?

— Уж точно не Мише. Слушай, тебя сама идея не пугает?

— Русская?

— Не русская, а вообще. Если это провокация гэбухи, и загремим мы с тобой… под фанфары.

— А чем ты раньше думал?

Слонимский уныло потупился, и Коля его пожалел.

— Немножко зная Мишу, я тебе скажу, что меня беспокоит на самом деле. Мне слегка боязно, что на том конце окажется не КГБ, а какое-нибудь ЦРУ. Шульман много о себе воображает, ну ему и подбросили задачу, от которой у него чувство собственной значимости взлетело до небес…

— Может, это… — Слонимский оглянулся на стеклянную дверь ресторана. — Не стоять на улице? Закажем еще чайничек? Пока там не забыли, что нас привел Шульман, и нам — можно?..

Коля вздохнул и согласился.

Остаток вечера он, пока совсем не «поплыл», то и дело ловил на себе взгляд друга, озадаченный и даже слегка напуганный. Спросил: ты чего?

— Да ничего. Просто очень уж спокойно ты все это воспринял… Будто тебе каждый день предлагают русскую идею выдумать.

— А я гляжу на проблему философски, — объяснил Коля, наливая себе из чайника. — Во-первых, Россию никакой идеей не проймешь, она похерит любую, вот как на наших глазах — коммунизм. Во-вторых, будет интересно накатать трактат на двести страниц «псевдонаучной ахинеи», как это называет Моисеич — кстати, привет тебе от него… А вдруг я не справлюсь? Это же профессиональный вызов для меня. Да и беспокоиться пока нечего. Вот получим аванс — начнем волноваться.

Саша, у которого от осознания, что втравил друга в авантюру, все чесалось и свербило, нервно поерзал на стуле. Коля со вкусом опрокинул чашечку и закусил коньяк ломтиком сыра.

— Ну и наконец, уже поздно, — сообщил он.

— Что — поздно?

— Понимаешь, если бы нам действительно было жалко советскую власть или очень хотелось побольше денег… Мы пошли бы к тому, кто вербует тебя стучать в ГБ, — и настучали на Шульмана! Понимаешь, да? Если Миша наврал — мы молодцы. Если правда — мы тем более молодцы. Ну и есть вероятность, что отрабатывать заказ все равно придется мне, раз уж я случайно оказался в курсе. Только не за жалкую штуку, а тысячи за три, которые там выделены на самом деле.

— Старик, ты правда гений! — пробормотал Саша.

— Двадцать лет ты думал, что я дурак…

— Да как ты можешь!.. Нет! Никогда! Старик, ты гений!

— Но мы же не пойдем, — сказал Коля и тяжело вздохнул. — Мы же не стучим. Это, наверное, последнее, что в нас осталось от приличных людей. Ну, во мне. У тебя семья, тебе все можно.

— Чего это — можно? — обиделся Саша. — Раз семейный, значит, воруй-убивай? А что дети скажут, если узнают?

— Интересно, что дети скажут, если Шульман тебя в ответ сдаст с порнографией, — отрезал Коля. — Значит, мы точно стучать не пойдем.

— Это было художественное фото!

— Так и скажешь прокурору.

Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди, —
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь ее во сне.

— Господи, какая пошлость! — непритворно ужаснулся Саша и припал к чашке с коньяком.

— Неподготовленному слушателю может показаться, что Бунину здесь изменил вкус, — снисходительно бросил Коля. — Но, если вспомнить, что Бунин — классицист и наследует пушкинской традиции, все становится ясно. Очень точная по сути, но странно неуклюжая на слух формулировка «нагие раздвоивши груди» это отсылка к тому, как писали его предшественники, к культурному наследию, на которое Бунин опирался!

— Ну как скажешь…

— Не бери в голову, — Коля мягко усмехнулся и поднял чашку. — Я выдумал объяснение прямо сейчас. Но ведь убедительно? То-то. А ты говоришь — русская идея… Мы ее — одной левой. Да вон у Моисеича идей целый шкаф, бери любую… — Он на миг осекся. — А ведь это мысль! Старик, я и правда гений. Кто сказал, что национальная идея это обязательно трактат о том, куда и как нам идти стройными рядами, чеканя шаг?

— Куда всем пойти, я знаю, — заверил Саша. — Стройными рядами!