Модификаты

Выходит, могло быть и по-другому? Но спросить вслух я не успела, потому что в зал точно так же, как мы, сквозь двери, которых вроде и не было, медленно вошла очень стройная и высокая женщина неопределенного возраста. Ей могло быть и двадцать пять, и пятьдесят, потому что с идеально гладкого лица на нас взирали бесконечно знающие глаза. Если мне прежде взгляд Души народа казался пронизывающим до самой глубины сознания, но у этой незнакомки он обладал в сотни раз более мощным эффектом. Я покосилась на Вали, не зная, как следует себя вести, вдруг нужно поклониться или еще как-нибудь выразить свое почтение. Но моя проводница просто стояла, спокойно ожидая приближения местной обитательницы. Когда та достигла нас, стало понятно, что она почти на голову выше Вали, не говоря уже обо мне. Пожалуй, она была такого же роста, как и Рисве, но при этом чрезвычайно изящная, тонкокостная, как цветок, росший в тени и от этого сильнее вытянувшийся и истончившийся. Женщина как-то необыкновенно нежно и неторопливо обхватила лицо Души народа ладонями с очень длинными пальцами и наклонилась, прижимаясь к ее лбу в мягком и довольно продолжительном поцелуе. Вали при этом прикрыла глаза, и по всему языку ее тела было видно, что она полностью расслабилась и открылась, что ли. Только необыкновенная дама отступила, Вали открыла глаза и заулыбалась блаженно и облегченно, зашептав слова благодарности. Не говоря по-прежнему ни единого слова незнакомка встала передо мной и раскрыла ладони, создавая готовую принять чашу, и, чуть склонив голову набок, уставилась своими поразительными глазами с почти бесцветными радужками на меня, явно вопрошая. Сглотнув ком нервозности, я кивнула, соглашаясь еще сама не знаю с чем. Прохладные, как полированный камень, руки легли на мои щеки и виски, а эти длинные пальцы коснулись друг друга на затылке. Прикосновение было практически невесомым, но пронзило меня с необыкновенной силой, почудилось, что остановились все функции организма, включая биение сердца, и все вокруг тоже замерло, погружая в пространство невесомости, пустоты и безвоздушности. Но ровно до того момента, пока женщина не начала говорить.

— Я не вижу тебя четко и целиком, — произнесла она глубоким грудным голосом, прокатившимся по мне волной электричества, не болезненной, но пробирающейся в каждый уголок сознания и тела. — Только части.

— Это потому что я чужая? — осторожно предложила я вариант ответа.

— Нет, не чужая, — качнула женщина головой. — У тебя есть народ и мужчина, как ты можешь быть чужой. Но…

Аккуратно, но настойчиво она приблизила свои большие пальцы к моим глазам, я их закрыла чисто инстинктивно, и тут же подушечки легли на веки.

— Боль и страх, — прозвучало чуть слышно, но абсолютно разборчиво, и на задней стороне моих век вдруг произошел цветовой взрыв. Словно в лицо плеснули ядовито-фиолетовым, светящимся так противно и агрессивно, что показалось — сейчас радужка будет растворена, как едкой щелочью, и одновременно с этим стремительным калейдоскопом понеслись картинки унижений и издевательств, которым подверг меня капитан. Они были краткими вспышками, но отчетливость каждой не смазывалась, не теряла насыщенности страдания, пережитого тогда.

— Здесь — обида и одиночество, — фиолетовый перелился в бесконечно холодный синий, и ребра сдавило, челюсти сжались от воспоминания о сотнях часов, которые я прорыдала или провела в оцепенении, молясь о спасении или проклиная всех, кому не было дела до меня. — Вот ненависть и жажда отмщения, — заполнившая все сознание клякса сменила цвет на грязно-багровый, горло завибрировало, производя на свет совершенно нечеловеческий звук, кулаки стиснулись, в груди заклокотало яростное, жестокое пламя. Меня буквально затрясло от необходимости причинять боль, злость вызывала удушье.

— А вот тут столько доброты и любви… — голос жрицы стал выше и звонче, как если бы ее охватило восхищение, а сразу вслед за этим все гадкие и тяжкие цвета были смыты приливом… нет, даже не цвета, а сияния. Это было похоже на сгусток чистого солнечного света и тепла, что нежно, лаская и уговаривая, распространился от разума до самых дальних уголков души и тела, вытесняя дурное. Я неожиданно стала легче воздуха и воспарила над всем. Мой Глыба.

— Духи не понимают, зачем ты пришла, девочка, — отрезвила меня служительница культа, резко отпуская и отступая. — Ты признана ими как свое дитя, ты обрела все, способное составить твое счастье, и не разделишь участь тех, кто прежде звался твоими соплеменниками.

Вздрогнув, я подалась вперед.

— Именно для этого я и пришла. Я не могу просто продолжить жить и не думать о них, мне нужно знать, что их ожидает, скоро ли они освободятся от жестокости капитана и в моих ли силах помочь им после хоть чем-то.

На узком бледном лице жрицы отразилось мимолетное замешательство, а потом взгляд на некоторое время стал отсутствующим.

— Помогать будет некому, — произнесла она еще более низким и слегка искаженным голосом.