Модификаты

Три дня и три ночи провели мы с моей Софи наедине, не покидая тирод и не общаясь ни с кем, но почти без умолку говоря друг с другом. О том, как я рос, как жила она в своем далеком, ничем не похожем на мой мире. Столько незнакомых слов, непонятных описаний, но я внимал каждому из них, ловя самое главное — какие эмоции моей анаад рассказ сопровождают, важно это для нее когда-то было или нет, вспоминает она с грустью, с гневом или с безразличием. Софи же пыталась познать, каково это — иметь брата, с которым сливаешься иногда в единый организм, азартно засыпала меня кучей вопросов о каждом ощущении, сопровождающем процесс. Ее доводило почти до досады, что большую часть я не мог воспроизвести для нее, потому что проходило все как бы мимо меня. Вот сейчас я — это я, ее энгсин, названный Глыбой, но стоит случиться чему-то угрожающему, и Дух стремительно начинает забирать у нас с братом контроль, обращая нас сначала в зверей-половинок, а потом, если потребуется, в несокрушимого целого Оградителя. Софи морщила лоб, кивала, снова спрашивала о чем-то не совсем мне понятном или бормотала совсем уж неизвестные слова. Я старался узнать ее, а она настойчиво постигала меня, заставляя желать смеяться от счастья, давая почувствовать себя центром ее внимания. А еще с удивительным упорством изучала все мелочи быта, запрещая мне вмешиваться, делать за нее, лишь прося почаще подсказывать. Я не мог отвести от нее глаз, чем бы она ни занималась, о чем бы ни говорила или молчала, не мог и не хотел отрываться от нее. Смотрел часами, не уставая, не прекращая открывать для себя новое в ней. Какая же она у меня особенная, ни на кого не похожая, совершенно иная и в то же время такая только моя. Теперь уже и в голову не приходило, что она могла быть какой-то другой, именно этот образ будто всегда был запечатлен в моей лойфе и был поэтому мною узнан моментально, безошибочно, без даже легкой тени сомнения. Ни у кого прежде не видел я такого цвета глаз — словно кусочки неба, среди извечной пелены облаков, когда Кугейр только начинает ее прорывать на краткие минуты, предупреждая о скором пришествии Дней Злого Светила. Или воды озер в момент, когда новый день уже открывается полностью, но еще не набирает полной силы. А волосы. Небывало светлые, меняющие свои оттенки в тени и на свету, гораздо тоньше, чем у наших женщин, мягкие настолько, что простое проскальзывание их недлинных прядей чувствуется будоражащей меня лаской. Я млел от восторга, когда мыл их и расчесывал, то и дело прижимаясь лицом и потираясь, опять приводя в беспорядок. Хотя все в моей Софи ласка и нежность. Кожа — светлей любой, что я когда-либо видел, с неожиданно проявившимися крошечными точечками, что она звала веснушками, мягкий изгиб губ цвета редких камешков авой, которые мужчины старательно выискивают в реке после дождей, чтобы вырезать из них самые красивые бусины для браслетов и волос своих любимых. И точно такие же навершия ее восхитительных грудей, от взгляда на которые меня начинает мучить жажда по вкусу и прикосновению к моей анаад, а стоит лишь сжать их или к ним прислониться ртом, и я теряю себя, желая ее сразу же так сильно, что временами пугаюсь и немного стыжусь. Она такая маленькая, слабая по сравнению со мной, так легко устает, тогда как мои и обычно-то немалые силы, кажутся просто неистощимыми, когда это касается близости с ней. Я изнываю в тоске по ее рукам, как только они отрываются от моей кожи, по губам, всегда, когда они не целуют меня, по горячей, влажной тесноте между ее ног, едва покидая ее, по взгляду, стоит ей посмотреть в сторону. Только встретив мою анаад, я уже нуждаюсь в ней безгранично. Софи позволяла мне овладевать своим телом, познавая раз за разом все больше плотского счастья, направляя меня на этом пути терпеливо и так восхитительно, в то время как без остатка уже владела всей моей лойфой, ее дорога тут была совсем закончена. Она вошла в меня и навсегда заполнила собой, и чтобы с нами ни случилось, ни для кого другого больше нет места.