Модификаты

— А еще есть варианты? — потерлась губами о его колючий подбородок, ловя себя на том, что такое прикосновение, а главное, ответное гулкое сглатывание и рывки кадыка теперь относятся к разряду сильных удовольствий для меня, вызывающих мощную зависимость.

— Я боюсь опять показаться слишком торопливым и давящим…

— Ты не такой.

— На самом деле — такой, когда это касается тебя, моя Софи. Поэтому я все же рискну предложить тебе войти в мой личный тирод и остаться там хозяйкой, — последнее он торопливо протараторил, будто боялся, что я его прерву.

— А у тебя там есть кровать?

— Кровать? — Он моргнул, похоже, совсем не ожидая такого вопроса. А чего тогда? Что я начну возмущаться и спорить с ним? — Кровать есть, Софи. И другая мебель, и кухонная утварь. И просто огромный зрелый лист орано, где я мечтал собственноручно купать мою анаад. И погреб глубже, чем у кого-либо, набитый всякой снедью, чтобы удовлетворить любой вкус. У меня давно уже есть все что угодно, не было только тебя.

— Ну что же, с моей стороны будет прямо-таки глупо не взять такого во всех отношениях подготовленного мужчину, — покачала я головой, поражаясь его энтузиазму и надежде, заставившей его глаза сверкать ярче в темноте. — Веди. Только уж учти, что в быту я тот еще подарок. Но обещаю учиться и стараться.

Возможно, Рисве и рассчитывал на более увлекательное продолжение вечера, но я буквально мгновенно провалилась в сон, стоило лишь растянуться на широченной постели, насквозь пропитанной ароматом кожи моего мужчины. Жаль только, что ни его тепло, ни защитная аура, которую я ощущала даже в бессознательном состоянии, не могли полностью избавить меня от просачивающихся извне кошмаров. Или они, наоборот, затаивались слишком глубоко во мне и коварно поднимались к поверхности, едва ослабевал контроль разума? Не важно, в любом случае я проснулась от того, что Глыба, схватив на руки меня, полностью мокрую от пота и трясущуюся от гнева и отчаяния, стал расхаживать по темной комнате. Он резко дышал и двигался стремительно, совсем не так, будто укачивал меня. Скорее уж, он таким образом пытался совладать с собой.

— Ты плакала… — глухо пробормотал он спустя какое-то время.

— Я однажды справлюсь с этим, — пообещала ему то, во что так сильно хотела верить сама. — Мне жаль, что это причиняет страдание тебе.

И это чистейшая правда, потому что боль, прямо-таки излучавшуюся от Рисве, настоящую, мощную и пронзительную, невозможно было не почувствовать. А еще ярость, бессильную ярость мужчины, который ничего не в силах поделать, ибо прошлое — непобедимый и недосягаемый противник даже для сильнейших.

— Ты не должна жалеть меня, Софи. Я не хочу, — Он опять заходил по комнате быстрее, таская меня прижатой к своему телу, словно впавшая в панику мать своего ребенка. — Если ты станешь жалеть меня, то будешь закрываться, щадить. А от этого станет только хуже. Говори со мной, изливай свою боль, делись. Ничего из того, что переживаю я, не может быть ужаснее того, через что прошла ты.

Я пообещала ему честность… но солгала. Потому что уже слишком стала бояться за него и дорожить им. Нельзя мужчине рассказывать о подобных вещах, не тогда, когда у него нет возможности что-то сделать с этим, отомстить, принести своей униженной женщине чертову голову обидчика, как бы первобытно это ни звучало. Это будет жрать его заживо и все время нашептывать безумные вещи, толкая на опрометчивые поступки. Мы переживем это другим способом, отстраняясь и выбрасывая из памяти крупицу за мерзкой крупицей. Тебя нет, Тюссан. Ты не владеешь моей жизнью и сознанием и никогда не владел.

ГЛАВА 32